Дела закулисные

— …Что говорите вы? Считаете смешною,
Ненужной выходку мою?
И сам я признаю,
Что в бой вступать со смертью бесполезно.
Передо мной уже открылась бездна.
Но на врага идти, когда в руках успех, —
Достойно труса лишь. Но кто передо мной?
Вас сотни? Тысячи? Стоите вы стеною?
Ага! Я узнаю вас всех!
Вы, старые враги! Ты, ложь!
(Поражает шпагой воздух.)
Вы, предрассудки!..
Ты, подлость! Вот тебе!.. А, змеи клеветы?
Вот вам!
(Снова поражает воздух.)
Чтоб я вам уступил? Оставьте шутки!
А, глупость, страшный враг, вот, наконец, и ты!
Я знаю, что меня сломает ваша сила,
Я знаю, что меня ждет страшная могила,
Вы одолеете меня, я сознаюсь…
Но все-таки я бьюсь, я бьюсь![8]

На этом месте глаза Франтишека сомкнулись, и он уснул, прежде чем шпага успела выпасть из рук Сирано.

Глава восьмая «ТОМАС БЕККЕТ», ИЛИ ПОЛОЖЕНИЕ ВНЕ ИГРЫ

Доцент Гуго Заруба, Кларкин супруг, известный ученый с именем и обладатель недвижимости, отличался кроме образованности и упорства в достижении цели еще и ненасытной жаждой приобретательства, а также самонадеянностью, исключавшей не только ревность типа «Отелло», но и любую, даже незначительную тень подозрения ко всему, что касалось его жены. Доцент Заруба пребывал в плену неколебимой уверенности в собственных совершенствах, в чем его усердно и неустанно утверждали десятки юных дебютанток как в лабораториях, так и на кафедрах факультета. И потому он просто не допускал мысли о возможном конкуренте. Тем более что рядом с Кларкой он мнил себя в какой-то степени профессором Хиггинсом, ибо встретил свою будущую жену, когда та была простой работницей на фабрике «Триода», где по восемь с половиной часов в день строчила бюстгальтеры за тысячу четыреста крон в месяц. На нынешнюю экономическую и общественную ступень доцент Заруба возвел ее за один-единственный год. Но все это было так давно!

Сейчас доцент сидел в паршивеньком «фиате-600» — до чего же унизительно шпионить за женой в эдакой смехотворной «тачке», тем паче что жена раскатывает в твоем «мерседесе»! Вцепившись руками, привыкшими подписывать техническую документацию и валютные чеки, в руль, он поигрывал правой ногой педалью газа, и тормоза для него вроде бы вовсе не существовало. Он пристально вглядывался в предрассветную мглистую дымку, растревоженную фарами его «фиата».

Рядом с ним, на том сиденье, которое в народе зовется местом смертника, лежало отпечатанное на машинке письмо в канцелярском конверте, вчера вечером обнаруженное в почтовом ящике, когда он возвращался домой из института.

«Уважаемый пан, — писал ему неизвестный друг, утверждавший, что желает ему лишь только добра, — наш коллектив больше не в силах глядеть, как Ваша жена бессовестно обманывает такого человека, как Вы. Вам следует проверить, чем она занимается в свободное от работы время. И где проводит вечера, а часто и целые ночи. Не будьте близоруким! Науке нужен настоящий человек, а не какой-то неудачник и посмешище…»

Цвет лица доцента Гуго Зарубы, пока он читал этот текст, менялся, словно лакмусовая бумажка, опущенная в кислую среду. Теша себя надеждой, что письмо лишь дурацкая шутка завистливых коллег, он брезгливо швырнул исписанный лист бумаги на крышку холодильника «Саlех-120», точно такого же, как тот, который Кларка так страстно сжимала в объятиях в квартирке барменши Зузаны — о чем доцент Заруба, естественно, не знал, не догадывался и догадываться не мог, — и углубился в поиски чего бы это поесть, ибо даже ученые мужи время от времени нуждаются в восполнении затраченной энергии, особенно если они чем-то взволнованы. Но доцент искал тщетно, что в последнее время случалось, увы, не однажды, и потому вполне закономерен факт, что в его безупречно функционирующем мозгу произошло короткое замыкание и он снова схватил в руки роковое письмо. На этот раз чтение вызвало бледность и сердцебиение. Это его потрясло. Он себя любил и боялся инфаркта.