Дела закулисные

Но, изучив письмо во второй раз, он его снова отбросил, убежденный, что заниматься подобной чепухой ниже его достоинства, и принял мудрое решение выпить рюмку-другую и посмотреть теленовости. Однако из бара исчезла не только бутылка коньяка, но и ключи от дачи, неизменно лежавшие на своем постоянном месте подле сберкнижек и шкатулки с Кларкиными драгоценностями. Доцент Заруба сначала окаменел, потом ринулся к телефону и посвятил остаток вечера звонкам по всем известным ему номерам, а ночь — беготне из угла в угол своей трехкомнатной, опустевшей, как скворечник по осени, квартире и лишь в пять утра решительно прогрел мотор Кларкиного «фиата» и помчался в направлении Индржихова-Градца. Близился час истины, сейчас все встанет на свои места.

И встало.

Без пяти восемь поступью мужа, явившегося отомстить за поруганную честь, он ворвался в незапертую, хорошо протопленную дачу и обнаружил там Кларку, спящую под одеялом сном праведных, совсем одну.

— Гуго, что ты тут делаешь? — с безграничным изумлением спросила разбуженная Кларка и, оглядевшись, мгновенно оценила ситуацию. Она натянула на плечи стеганое одеяло жестом Наполеона, набросившего плащ на рассвете под Аустерлицем.

— Это я тебя должен спросить, — отразил атаку Гуго, и лицо у него приобрело такое выражение, какое бывало на госэкзаменах по органической химии, где он возглавлял приемную комиссию. Да только Кларка не робеющий студент с сомнительными познаниями.

— Я? Что до меня, то я притащилась сюда ради твоей идиотской козлятины! Ты каждый год морочишь мне голову, потому что у вас на Рождество, видите ли, всегда подают козлятину! А я и без нее прекрасно обхожусь, можешь мне поверить!

— Ах, вот оно что! Ага! Ну-ну, да-да, — мямлил доцент Заруба обалдело. — Но почему ты мне ничего не сказала? Я тебя прождал всю ночь!

— По-твоему, я должна была развернуться и мчать без продыху обратно? Ну, знаешь, ты меня извини, но я не автомат!

Следует заметить, что даже если бы Кларка была автоматом, то этот автомат отличался бы неиссякаемым очарованием и совершенством и при любых обстоятельствах действовал бы соответственно основному закону роботов по Айзеку Азимову, который вменяет им в обязанность не только никогда не вредить человеку, но и не допускать, чтоб его обижали.

— Ты машину закрыл? — спросила Кларка невинно, чтобы помочь своему доценту выбраться из затруднительного положения.

— Нет, кажется, не закрыл.

— Тогда беги, а то еще угонят, а я пока приготовлю завтрак.

Доцент по имени Гуго Заруба поплелся исполнять приказ, и на лице его вдруг явственно обозначились все его полных пятьдесят, а Кларка молниеносно влезла в ночную рубашечку, такую ненужную вечером, и стала устранять рискованные следы: винные бокалы, кофейные чашки, тарелки, бульонные чашки и окурки из пепельницы.

Когда Гуго вернулся, он нашел ее в кухоньке склонившейся над луковицей: Кларка шинковала лук, и слеза, бесконтрольно стекавшая по ее щеке, была вполне объяснимой.

Итак, Кларка поднялась сравнительно рано и, едва проснувшись, была вынуждена выкручиваться из достаточно щекотливой ситуации. Франтишек проснулся лишь около полудня. Сегодня он мог себе это позволить, потому что ради поездки с Кларкой поменялся с Адой сменами и впереди у него был свободный, без каких бы то ни было обязанностей день. Но и радостей тоже не предвиделось. Сразу же после обеда он взялся за любовные письма. Его собственные переживания вызвали всплеск эмоций, и потому из Франтишекова «Ундервуда» один за другим выскакивали маленькие шедевры, которым, увы, предстояло, как это нередко водится в искусстве, служить недобрым целям.

Ближе к вечеру Франтишек отправился в театр, хотя, как мы уже заметили, тот день у него был свободным. Он уселся в клубе и стал дожидаться появления пана архитектора Адольфа Горского. Да, именно так велел титуловать себя Ада, чтобы производить на клиенток большее впечатление и стричь купоны с благоприобретенных познаний в области монтировки декораций.

Но Ада все не шел. Не появлялась и Кларка. Трудно, однако, сказать, что волновало Франтишека сильнее — само ли Кларкино отсутствие или что после ночного бегства придется смотреть ей в глаза, изображая безразличие, спрятав сердце в карман.