Дела закулисные

Но событиям суждено было свернуть на другой путь. У незлобивого и покорного Лади Кржижа тоже была своя ахиллесова пята искусство всех видов, жанров и направлений, начиная с античной поэзии и включая кинетическое искусство и фильмы Феллини. Надо отметить, что искусство Ладя Кржиж почитал величиной несомненной и постоянной, всех же тех, кто наносил искусству урон, ненавидел до глубины души и страстно с ними боролся. Сам он служил искусству честно и скромно. И сейчас, когда против него было выдвинуто публичное обвинение в том, что он поставил под угрозу один из своих самых любимых спектаклей, кровь и желчь вскипели в жилах Лади Кржижа, мускулы напряглись и лицо побагровело от негодования и гнева.

— Пан Пукавец, — вскричал он прерывающимся от волнения голосом, уж если кто и поставил под удар сегодняшнее представление, так это вы! Я оскорбил вас, это правда, но лишь по рассеянности, а не злонамеренно. Более того, приношу вам свои извинения. Я полагал, что артист вашего масштаба оставит выходку какого-то монта без внимания, что инцидент такого рода ниже вашего достоинства. Но вы бегаете по театру, будто истеричная старая дева, и выкладываете всем и каждому эту историю. Не забывайте, здесь театр, а не радиостудия. Своими причитаниями и жалобами вы только мешаете коллективу работать. Признаться, вы меня удивили, я был о вас лучшего мнения! — И Ладя Кржиж, повернувшись, прошел между рабочими сцены и артистами, расступившимися пред ним, подобно Красному морю пред народом Моисеевым.

Пан Пукавец онемел. Огромный ком поднялся по его пищеводу и застрял в глотке, не давая ни вздохнуть, ни охнуть, ни даже сглотнуть слюну. Коллеги актеры и труженики иных театральных цехов, ставшие свидетелями его разгромного поражения, смущенно отворачивались — так обычно избегают людей, которых хоть и жалеют, но тем не менее стыдятся. Все с преувеличенным интересом заговорили о футболе, о погоде и о следующей репетиции, понемногу покидая оставленное победителем поле боя.

И мэтр Пукавец, всеми позабытый и одинокий, как король Ричард III после роковой битвы, когда он произносит свою знаменитую фразу «Полцарства за коня!», оказался в клубе один. Но он ничего подобного не произнес, он тихо испарился, и если после него и остался серный запах, то это был отнюдь не адский смрад, а весьма определенное зловоние тухлого яйца.

Однако со своим фиаско он не смирился. Дело в том, что Пукавцы, живущие среди нас, никогда не смиряются с поражением. Вот почему Ладю Кржижа через три дня вызвал к себе сам директор театра, народный артист Ярослав Пржевозник, он предложил Ладе стул и сигарету и тяжело вздохнул.

Сами знаете, товарищ Кржиж, времена сейчас у нас тяжелые. Не в обычаях директора театра приглашать к себе рабочего сцены, чтобы влепить ему выговор или уволить с работы. Но мне очень хотелось бы все спокойно обсудить и решить с вами вместе. И пусть наш разговор останется между нами.

Он взглянул на Ладю Кржижа. Тот сидел выпрямившись, с поднятыми плечами, изящно стряхивал пепел с дорогой сигареты и ничего не предпринимал, чтобы хоть как-то облегчить директору его неприятную миссию.

— Итак, — вздохнул отставной артист, поставленный временем во главе театра, — на вас жалуется товарищ Пукавец. Причина вам, конечно, известна. Я, естественно, пытался его урезонить, объявил, что лишу вас премии и оштрафую, но, увы, тщетно. Коллега Пукавец требует, чтобы вы покинули театр. Из принципиальных соображений! Или вы, или он. Выбора при таком раскладе у меня нет. Надеюсь, вы понимаете…

— Я все понимаю, пан директор, — сказал Ладя Кржиж величественно и гордо. — И никому не собираюсь усложнять жизнь. В конце концов мы, люди искусства, должны поддерживать друг друга.

И он поднялся, собираясь уйти.

— Как-как? — переспросил с некоторым изумлением бывший исполнитель ролей Канифоли, водяного Михала и Трепифайскла.

— Можете рассчитывать, что к первому мая я уйду, — не расслышал его вопроса только что уволенный монтировщик декораций, или, как говорят на театре, монт, и художник Ладя Кржиж. — Расторжение трудового соглашения пойдет, естественно, официальным путем. Я подам заявление об уходе.

Жизнь в театре быстро возвращалась в наезженную колею. Наезженную до такой степени, что брюхо иногда елозило по земле. Кларка явилась через неделю и свое отсутствие объяснила больничным листом с банальным диагнозом — грипп. Но после этого гриппа она как-то присмирела, ушла в себя и больше не метала взглядов во все стороны, совсем наоборот, стояла, потупив покрасневшие глаза в пол — видимо, грипп сопровождался острым конъюнктивитом — и в рюмки, все чаще наполняя их до самых краев. Монты подобную перемену приветствовали — разумеется, из низких побуждений, — сердце же Франтишека обливалось кровью. Однако его закушенные губы не издали ни единого звука и не раскрылись для просьб о примирении.