Дела закулисные

Дарине Губачковой был записан штраф и объявлен выговор. Узнав об этом, Тонда Локитек послал ей с посыльным тридцать алых роз и гигантскую коробку конфет. Но сей королевский жест пропал втуне. Прекрасная Гвендолина, скомпрометированная Тондой, отдала розы своей костюмерше, а конфеты парикмахершам и гримершам. Тонде об этом доложили, когда он сидел в своем любимом трактире «У гробиков». Он помрачнел, победил с чистым счетом всех участников экскурсии «По историческим местам» из совхоза Сушице, выдул шесть кружек пива и четыре стопки рома и на ночь глядя отправился в полуподвальную мастерскую Лади Кржижа, где и заночевал, укрывшись большим холстом, предназначенным для картины «Песчаниковые скалы Чешского Рая в конце осени».

Франтишек продолжал вести странную корреспонденцию Адольфа Горского. Гонорары, которые ему теперь не с кем было тратить, он пустил на покупку нового пиджака и галстука, что дало ему возможность радикально изменить свою внешность. Теперь он походил на студента из состоятельной семьи, и на улице на него все чаще поглядывали женщины, которым больше не импонировали свитеры, джинсы и пустые кошельки. Но их взгляды проливали лишь слабенький бальзам на его раны, в сердце Франтишека зияла черная дыра, по сравнению с которой все известные человечеству дыры во вселенной можно считать лишь дырочками в свежем эмментальском сыре.

Но, как это водится, если перемены в экстерьере Франтишека не ушли от внимания монтов, став мишенью для острот тех, кто придавал особое значение своей расхристанной внешности и презирал плейбоев типа Ады Горского, радикальная перемена в расположении духа Франтишека осталась почти незамеченной. Лишь Ладя Кржиж видел, что с Франтишеком что-то происходит. Собственные беды часто обостряют внимание к несчастьям других. Но Ладя оставил свои наблюдения и выводы при себе.

Апрель близился к концу. Тридцатое выпало на четверг, и в репертуаре театра стоял «Месяц над рекой» Франи Шрамека. В тот день Ладя Кржиж явился в театр около полудня, выполнил все формальности у вахтера, включая печать в удостоверении личности, надел в последний раз комбинезон и рабочий халат, забрался сначала в трюм, потом в оркестровую яму, вылез к рампе, зашел в кабину к осветителям и закончил обход у реквизиторов и мебельщиков. Где-то принял рюмочку рома, где-то бокал вина, а кое-где и бутылку пива. Это не было пышным прощанием, и вместо громких слов сыпались шуточки. Подарков ему не вручали, но пан Новачек — тот, что поднимал-опускал занавес, — достал коробку советских консервов «Печень трески», стал открывать ее складным ножом, лезвие, скользнув по высококачественной жести, резануло его по пальцу, и несколько капель крови смешались с оливковым маслом откуда-то из Гагры, и когда они принялись за сдобренную луком печень трески, тыча хлебом в масло, то ритуал стал похож на причастие.

Никто в тот день никуда не спешил, времени хватало, большинство ребят не ходили ужинать, декорации были поставлены раньше обычного и сцена уже готова! Пан Пукавец, артист божьей милостью, примчался в театр в последнюю минуту, сгреб на бегу с полки в проходной свою корреспонденцию — две открытки от поклонников и одно заказное письмо — и поспешил в свою уборную. Но человек, выползший оттуда через четверть часа, был не разочарованный жизнью и приближающейся встречей с однокашниками, нежданно мобилизованный Ян Рошкот, это был убитый судьбой, раздавленный и сломленный Пукавец, похожий на Наполеона Бонапарта после битвы под Ватерлоо. Глаза его остекленели, зрачки и ноздри расширились, бледные губы подергивались в лихорадочной дрожи. И если его вид не полностью соответствовал предложенному описанию, а впечатлял еще сильнее, то мы тут ни при чем, ибо наше перо не всесильно.

Пан Пукавец мотался по коридорам, несколько раз заглянул в клуб и в гримерные, во время представления то и дело пробирался вдоль задника и, подобно Полонию, прятался в кулисах. Но тщетно. Он не обнаружил того, кого искал. Ладя Кржиж, художник и бывший монтировщик, тихо и незаметно исчез из театра сразу же после начала спектакля. Впоследствии он, правда, заглядывал изредка в клуб, но продолжал хранить все же верность трактиру «У гробиков» и столу, где сиживают монтировщики. И никогда никому не открыл тайны своего письма на двенадцати страницах, по вине которого тридцатого апреля тысяча девятьсот семидесятого года зрители покидали театр, убежденные, что стали свидетелями необъявленной перемены спектакля и вместо «Месяца над рекой» Франи Шрамека смотрели в высшей степени депрессивный спектакль «Смерть коммивояжера» Артура Миллера.

Лишь Франтишек Махачек мог похвастать, что Ладя Кржиж, положив ему на прощанье руку на плечо, назидательно изрек: «Запомни, дружище, нетерпимость есть признак низкого интеллекта!»

Увы, Франтишек понятия не имел, что этим хотел сказать художник и поэт. Такова подчас судьба поэзии.

Глава девятая МАМАША КУРАЖ И ЕЕ ДЕТИ