Дела земные

Хаджи-буви положила, меня навзничь, головой к себе на колени. Сунула мне в рот палец, обмотанный марлей. Сердце у меня чуть не выскочило из груди, я забился, заплакал, но вырваться из рук Хаджи-буви не смог. Я так и не понял, что она сделала с моим горлом, но мне вдруг сразу полегчало. Открываю глаза, а Хаджи-буви улыбается.

— Ну как, лучше? — спросила она, гладя меня по голове.

Затем надо мной склонилась мать. Она все еще всхлипывала, волосы ее были растрепаны, лицо серое.

Через некоторое время я сел и протянул ноги к сандалу. Хаджи-буви заставила меня выпить какую-то горькую жидкость. Затем посмотрела на мать и воскликнула:

— Ой, вай, Пошша-а-а! Что же вы наделали, пропадете ведь!

Мама недоумевающе смотрела то на меня, то на Хаджи-буви.

— Без ног ведь останетесь! — сказала Хаджи-буви, качая головой. — Как же вы пришли в таком виде?

Только тут я увидел калоши мамы, которые стояли у порога. Они были полны снега.

— Вы же пришли считай что босиком, — продолжала возмущаться Хаджи-буви. — Надо немедленно смазать ноги мазью, есть у меня такая, из вороньих мозгов, иначе хромать вам всю жизнь.

Мать посмотрела наконец на свои ноги. Они были красные, точно ошпаренные кипятком.

— Но они не замерзли, — сказала она тихо. — Наоборот, горят. В снегу разогрелись.

Хаджи-буви попробовала растереть ей одну ногу.

— Чувствуете?

— Что? — спросила мама, глядя на меня, а не на ногу.

— Боль чувствуете?

Мама молча покачала, головой и заплакала.

…На другой день она слегла. Болела долго. Лекарство Хаджи-буви не очень помогало. В конце концов мать поправилась, но в холодную погоду ноги у нее опухали и болели.

Каждый год, когда я езжу отдыхать, привожу маме вязаные носки. А она, словно стала обладательницей чего-то драгоценного, читает долгую молитву, тут же показывает обнову соседям, хвалится, какой у нее любящий сын. И перед моими глазами сразу встает та страшная ночь, когда валил снег, и вспоминаются красные, как сырое мясо, ноги матери, и я молча ухожу из дома.

САМЫЙ ТЯЖКИЙ ГРЕХ

О том, что наступила осень, можно догадаться, взглянув на руки кишлачной детворы. Мы взбираемся на орешину, но орехи еще не совсем созрели, они еще в молочной зеленой кожуре. А очистить орех от такой кожуры дело нелегкое. Находишь битый кирпич и трешь об него орех. В конце концов показывается желтая скорлупа. Но и руки уже успели стать такими коричневыми, словно их вымазали хной. И тогда можешь хоть тысячу раз пытаться отмыть их, привлекая на помощь глину и грязь, — ничего не выйдет. У молочного ореха есть одно достоинство: он бывает тяжелым. Если хорошенько обточить его с обоих концов и смазать жиром, то он превращается в гладкий шарик-биту, и его можно запускать в игру. Чем он меньше, тем лучше. Он с треском угождает в большие орехи, а в него самого попасть трудно. В этой игре выигрывает тот, кто большее число раз попадает орехом в орех соперника. Победитель забирает выигранные орехи себе. Игра игрой, однако у ореха есть еще одно достоинство: он утоляет голод. Съешь штуки четыре — и полдня ходишь сытым.

…Я часто думаю: хорошо, что в тяжелые послевоенные годы, когда еще жили голодно, были у нас ягоды и фрукты. Как-никак это помогало людям держаться на ногах. Ранней весной готовили сумалак, кашицу из пшеничного солода и муки, затем созревал исмалак — туркестанский шпинат, затем, глядишь, тутовник. И урюк… Позднее — яблоки, виноград, осенью орехи. И еда, и игра.

Однажды я, Ходжа, Той и Вали целый день играли в шарик-биту. Своей маленькой битой я выиграл целую тюбетейку орехов. В игре участвовал наш джурабаши[8], он проиграл полный карман орехов.

Вечером я пришел домой радостный, с полной тюбетейкой орехов. Слышу, из кухни доносится монотонный звук, — это мама готовит в деревянной ступе хлебное толокно.

Почему-то мама часто готовила толокно. Причину этого я понял позже. Не потому, что хлеба было много, а, наоборот, потому, что его не хватало. Толокно очень сытное. Стоит съесть две ложки, запить яблочным чаем, и ты наелся.

Я зашел в кухню и протянул маме тюбетейку с орехами.

— Где взял? — спросила мама, пристально глядя мне в глаза.

— Выиграл. Возьмите, добавьте в толокно.

Я знал, что вкус у толокна с орехами совсем другой. К нему примешивается вкус масла.

Мама взяла орехи и похлопала меня по плечу.

— Иди, потерпи немножко, я сейчас все сделаю.

Я пошел и сел на супе возле хонтахты[9]. На дастархане[10] не было ничего, кроме двух пиалушек, перевернутых вверх донышками, и чайника. Через несколько минут мама принесла на блюде толокно. Съев одну ложку, я вдруг хватился своего шарика-биты. Пошарил в одном кармане — нет, в другом — тоже нет.

— Что случилось? — спросила мама, видя мою растерянность.

— А где моя бита?

— Какая бита?

— Та, которой я выиграл!

У меня сердце ушло в пятки. Что, если мама расколола мою биту вместе с другими орехами?

С толокняной кашей во рту я побежал на кухню. В углу я увидел половинку кирпича, а рядом с ним тешу, ручной инструмент типа топора. Я порылся в битой скорлупе и нашел полированную скорлупу своей победоносной биты. В отчаянии я крикнул: