Делакруа

Отец ее, граф Лавалетт, был женат на Эмилии-Луизе Богарнэ, племяннице Жозефины, первой жены Бонапарта. Наполеон, очень радевший о своих родственниках, поставил его во главе почтового ведомства. Когда вернулись Бурбоны, ему пришлось уступить свой пост графу Форбену, тому самому, который, став затем директором музеев, покровительствовал юному автору «Ладьи Данте».

Когда королевский двор во время «ста дней» снова бежал из Парижа, Лавалетт, не дожидаясь, пока император войдет в Тюильри, явился к графу Форбену и от имени Наполеона потребовал, чтобы тот передал ему управление ведомством. За эту торопливость и за эту уверенность Бурбоны приговорили его к смертной казни.

Жена Лавалетта и его дочь, будущая баронесса Форже — тогда ей было тринадцать лет, — добились свидания с осужденным и явились в тюрьму в ночь накануне казни, чтобы проститься. Охрана, испытывавшая естественное почтение к приговоренному к смерти, слышала приглушенные тяжелой, обитой железом дверью горестные звуки прощания, рыдания дочери, прерывающийся, скорбный голос самого Лавалетта. Но, не прекращая своих ламентаций, Лавалетт, бывший министр почт и адъютант императора, переодевался в платье жены.

Преисполненная сочувствия стража не усмотрела ничего подозрительного в том, что две рыдающие женщины проследовали мимо нее в канцелярию, а оттуда через двор за ворота тюрьмы.

Тренога поднялась спустя несколько минут, но было поздно. «Мамелюк» — так звал император своего адъютанта — в нанятой специально карете скакал по направлению к Гавру. Наутро он был уже в Англии. Мадам Лавалетт осталась в тюрьме. За несколько дней, что она провела в Консьержери, мадам Лавалетт помешалась.

Граф Лавалетт возвратился во Францию в 1823 году.

Жозефина Лавалетт, его дочь, всегда оставалась верна трехцветному знамени и памяти императора. В 1827 году она стала баронессой Форже и через несколько лет овдовела. По матери, через многочисленных Богарнэ Эжен приходился Жозефине кузеном.

Жозефина Форже была на редкость спокойной женщиной, светловолосой и темноглазой. Сложенная очень надежно, своей основательностью, смугловатыми крепкими руками, чистой кожей, крутыми боками и чрезвычайно развитой грудью она напоминала крестьянскую дочь откуда-нибудь с юга, из Турени или Прованса.

Жозефина была умна, рассудительна и обладала тем особым юмором, который не раздражает, не злит, а, наоборот, успокаивает. Где бы ни появлялась баронесса Форже, она приносила с собой спокойствие — была ли она так же спокойна, когда провожала отца через двор тюрьмы Консьержери?

Так или иначе, но в таких людях Эжен с некоторых пор очень нуждался. У него уже был такой человек — экономка Женни Легийу. Теперь появился другой — Жозефина Форже.

Не надо думать, что сам Эжен был абсолютно иным и поэтому нуждался в тех, кто на него не похож.

«Привычка к упорядоченности мыслей — единственная для тебя дорога к счастью; чтобы достигнуть ее, необходим порядок во всем остальном, даже в самых безразличных вещах», — записал он в дневнике еще в год «Хиосской резни». Эти спокойные дамы — баронесса Форже и не очень-то грамотная, но хитрая и умная Женни — как бы сотрудничали с одной, но очень существенной частью его темперамента: рассудительной, склонной к порядку, расчетливой.

Он знал цену деньгам и всю жизнь старался себя обеспечить. Разве Бог его целовал для того, чтобы поцелуй выцвел на лбу, замороченном бедностью? Еще в юности, когда подходила к концу злополучная тяжба по поводу Буакского леса, он написал как-то сестре: «...Как бы ты ни истолковывала мое поведение, будь уверена, что чувства мои нисколько не изменились. Я хочу только, чтобы наша дружба была основана в будущем на ясном понимании наших взаимных прав». Нет, он не собирался никому и ничего уступать. Пройдет еще несколько лет, и Эжен Делакруа, вождь романтиков, станет вкладывать деньги в железнодорожные акции Лионской компании.

Времена Рубенса, увы, миновали. Отныне для изобилия осталось разве что творчество. Расточительные принцессы повывелись, а по сравнению со своим погибшим на эшафоте отцом, даже по сравнению с Карлом Десятым, Луи Филипп был настоящим сквалыгой. Что касается таких людей, как Тьер, например, который тогда имел уже огромный собственный дом, собственный выезд и прочая, то едва ли не сам он каждое утро считал салфетки в буфете...