Делать мнение: новая политическая игра

Выражение "управлять от имени народа" и по сей день сохраняет эту главную двусмысленность, которой пользуются актеры политического поля: оно может обозначать действовать как доверенное лицо, которое строго ограничивается исполнением желания своих доверителей (в той мере, в которой это желание может быть правильно понято, имея в виду ту коллективную и политически сконструированную структуру, какой является "народ" или "французы"). Но это же выражение может обозначать также действовать вместо народа в том смысле, в котором говорят/302/ об официальном представителе, что он действует от имени несовершеннолетнего или неполноценного, т.е. лиц, не ведающих, следовательно, чего они хотят и что им нужно. Не трудно было бы доказать, что, с самого начала, одна из важных целей, вокруг которой организовывалась деятельность режимов демократического типа (это - еще и сегодня можно увидеть в дискуссии о расширении пространства проведения референдумов) заключалась в конструировании легитимных способов народного самовыражения (петиции, бунты, манифестации, выборы, опросы и т.д.) и того места, которое должно быть отведено ему в политической жизни. Тот факт, что политическое руководство выбирается всем народом и что оно управляет от его имени, никогда не означал, - и даже вовсе наоборот, - что оно должно лишь просто следовать за народом, учитывая его "побуждения" и "вспыльчивость". При соблюдении внешней видимости, за официальным фасадом демократического режима всегда шла некая институционализированная игра с тем, чтобы избранные депутаты сохраняли какую-то свободу, или, если угодно, автономию. Так, еще во времена античной Греции такую функцию частично выполняла Агора, ассамблея афинских граждан, перед которой выступали политические руководители для того, чтобы ее в чем-то убедить. Во всяком случае речь шла не просто о месте, где регистрировалась "народная воля", а о публичном пространстве конфронтации между народом и его руководителями, то есть о социальной институции, обеспечивающей политическое конструирование этой воли. То же самое относится и к комициям в Римской республике [9], а также во времена французской Революции к введению демократического режима, цензового избирательного права и отказа от "императивного мандата" - мер, предназначенных для того, чтобы удерживать "народную волю", во всяком случае, в ее изначальном виде, на значительной дистанции от официальной политической жизни.

Можно сказать, безусловно, весьма обобщенно, что демократические режимы вплоть до сегодняшнего дня постоянно колеблются между двумя логиками, которые, несмотря на их противоречивость, вытекают из одних и тех же основополагающих принципов: с одной стороны, представительная логика (или примат предложения), согласно которой народ (особенно, средние и низшие классы) выступает лишь как простая инстанция, обозначающая политический класс, инстанция, необходимая для регулирования политической игры, а с другой стороны - прямая логика (или приоритет спроса), которая/303/ исходит из того, что ведущую роль играет народ , воля которого по самой ее сути признается заведомо законной. Эти две логики в их крайних проявлениях отталкиваются друг от друга и притягиваются друг к другу. Демократия, слишком ориентированная на "представительность", несет в себе угрозу радикального разрыва с народными массами, что в свою очередь служит питательной почвой для антипарламентаризма, считающегося опасным для самого режима. Призыв к референдуму, т.е. к небольшой доле прямой демократии, рассматривается в таком случае как противовес этой самоизоляции, политического класса. И наобооот, прямая демократия (пытающаяся сегодня распространиться через телевидение и опросы) может слишком широко распахнуть двери для демагогии, или, как сегодня предпочитают говорить, "популизма". Тогда начинают раздаваться требов; ния вернуться к серьезному парламентаризму, который умеет дистанцироваться от уличных призывов и не торопясь, изучать и компетентно решать проблемы.