Делегат грядущего

Но здесь за поворотом направо, у входа в боковое ущелье, открылось разметавшееся по склону селение. Уже издали я увидел — высоко над селением, у самого подножия осыпи — городского типа дом, окруженный посевами и толпой молодых тонкоствольных деревьев.

— Это дом моего отца и всех моих родственников, — объяснил мне Марод-Али. — Мой отец сейчас середняк, потому что у него все есть, и ничего больше не нужно… Смотри ниже — вот сад пира, видишь — белый дом, красивый такой? Там сейчас интернат… Там Каламфоль сейчас как завхоз работает. И мой Наубогор — вот увидишь его — живет там. Он — правитель воды… А там вон, рядом, — видишь? — еще дома… Это живет…

Влево от дороги, среди больших камней, мелькнула женщина, спускающаяся к реке. Издалека заметив нас, она села на камень спиной к нам. Марод-Али, придерживая коня, навалившегося на мое колено, лукаво сказал:

— Это моя средняя — вторая — жена.

— Она на тебя и смотреть не хочет?

— Нет, хочет. Она любит меня. Когда я смотрю — она не обернется. Когда проеду дальше — будет смотреть.

Мы проехали, я несколько раз обернулся в седле. «Средняя» жена, глядящая вслед Марод-Али, отворачивалась.

— Знаешь, в Хороге есть русский техник. Судился с женой, она ходит, ругает его, а он опять живет с ней. Это не человек. Женщина должна любить мужчину. Если хоть одной женщине мужчина не нравится — он не мужчина… Слушай, я говорил тебе заповеди, которые всем нам читал пир? Из всех заповедей я бы выбрал одну: «Не будь сердитым»…

— А ты и сейчас веришь заповедям, Марод-Али?

Марод-Али подъехал ко мне вплотную.

— Ты только не смейся… Я честно тебе скажу. Мы, исмаилиты, ничего не должны говорить, сыну моему я ничего не скажу, но тебе я скажу. Дурак я такой… Большой я дурак. Я все понимаю, а тут — темнота у меня… В бога верю, в пиров не верю… Интересный я человек?

Марод-Али, инструктор столярной мастерской, мой добрый приятель Марод-Али замолчал и задумался. Мы въезжали в селение, в то селение, в которое Марод-Али пригласил меня, чтоб я своими глазами поглядел на творение его собственных рук, о котором столько мне говорили в Хороге. Я уже все знал о нем, потому что много вечеров провел с Марод-Али и его женой, третьей его женой, в его хорогском маленьком доме, где живет он сейчас, навсегда оставив свое родное селение.

Мои размышления прервала орава детей, радостно выбежавших навстречу Марод-Али.

2

Каждый может представить себе такой рельеф: внизу — река, широко разлившаяся и образовавшая песчаные мели; вправо от реки, как кривая привычных нам диаграмм, сначала постепенно, затем все круче вздымается склон. У самой реки он покрыт цепким кустарником. Выше — селение, в котором плоскокрышие дома громоздятся один над другим. Издали оно кажется зеленолиственным островом на перевернутом своде мертвых каменистых пространств. Над селением — по дуге склона — короткий отрез пустыря, усыпанного камнями. Пустырь переходит в осыпь камней, которая выгибается, как четверть внутренней стороны обода колеса. Осыпь — это уже мертвый мир, потому что он одноцветно сер, в нем нет ни дерева, ни кустика, ни травинки, ничего, кроме нагромождения остробоких камней. Еще выше, как зубы из серых крокодиловых десен, торчком вверх лезут отвесные скалы. Сотни, тысячи перемешанных зубцов и маленьких пиков. Это начало хребта, лежащего параллельно реке. Это конец кривой. Все, что правее и выше, подобно бесконечно изломанной линии и доступно только зрению птиц.

Теперь представьте себе, что вы взяли в руки клинок и с размаху рассекли хребет от гребня до самой реки. Чтоб сделать это, вы должны быть ростом до неба и обладать силой кометы, ударяющейся о землю. Это фантазия, конечно, но хребет все-таки рассечен, и глубина прорези равна километру, а обнаженное мясо горы — две сближенные отвесные стены. И между ними, по дну этой прорези, вместо крови бурлит, захлебываясь собственной пеной, прозрачный горный поток. Прорезь доходит до осыпи, образует здесь узкие ворота ущелья и расширяется, понижаясь, завися от понижения кривой всего профиля, и, надвое разделив пустырь, дойдя до селения, превращается в широкий лог со склонами, покрытыми свежей травой и тополями, склоненными над чуть замедлившим бег потоком. А он бежит до кустарников и вливается в реку, чтобы смешать свои прозрачные воды с ее быстрым, но медленно кружащимся мутно-серым течением. Теперь правая сторона реки нам знакома. Но налево от реки — такая же взнесенная к небесам кривая, все то же самое, вплоть до столпотворения зубцов и пиков. Только долина шире и плодородней, да на огромной черной скале, наклонившейся над самой рекой, стоит афганская крепость Кала-и-бар-Пяндж.