Делегат грядущего

Вечерами старик Кадырбек подолгу сиживал в одиночестве на пороге своего нового дома. Солнце садилось на далеком краю степи, там, где острые глаза старика различали два маленьких курганных холма. Красные лучи ложились плашмя на степь, на длинные борозды хлопковых посевов, на молодые тополя, посаженные вдоль нового оросительного канала, который только пять лет назад дал жизнь колхозу, приютившему старого кочевника Кадырбека. Вот уже пять лет никуда не двигался Кадырбек — не вьючил дырявую юрту на чахлую коровенку, не искал тощей травки по солонцам, не подвязывал к поясу прокисший бурдюк с кумысом. Не легко далась Кадырбеку оседлая жизнь, но он был очень самолюбив и, раз что-либо решив, уже никогда не отступал от принятого решения. И с тех пор как он научился обрабатывать землю, сеять, поливать и собирать хлопок, все реже и реже предавался он легкой грусти воспоминаний о былых блужданиях по чужим долинам, горам и степям. В колхозе жили суровые, трудолюбивые люди; все они знали в прошлом горькую нищету, сейчас все жили хорошо, все хорошо работали, но никто не умел работать так, как белобородый, кряжистый, еще очень крепкий старик Кадырбек. Многое он одолел из того, что сызмала преграждало ему путь к счастью; одного не мог одолеть: никак не далась ему грамота. Начал было учиться, но вскоре махнул рукой, бросил: показалось ему, что от значков-закорючек растрескивается вдоль и поперек его старая, непривычная к таким хитростям голова.

В тихий апрельский вечер он, как всегда, сидел на пороге своего дома, глядел сквозь пламя заката на два курганных холма, мимо которых бежала дорога в далекий город, думал о своей единственной дочери Гюль-Жамал, покинувшей его в тот самый год, когда он навсегда перестал быть кочевником. Дочь росла вместе с ним, пасла в степи его лошаденку, собирала для костра сухой верблюжий навоз, голодала и мерзла жестокими зимами вместе со своим стариком отцом. Кто мог думать, что она уедет от него за многие тысячи верст, в такой дальний западный город, куда и аллах не заглядывал с неба и беркут не залетал? «Ленинград» — название этого города, но, сколько ни силился представить его себе Кадырбек, ничего в его небогатом воображении не возникало…

Часто думал о дочери Кадырбек, но в этот апрельский вечер — с особенным напряжением. Только что от его порога отъехал всадник, посланец Гузаира, секретаря райкома. Всадник привез Кадырбеку добрую весть. «Радуйся, ата Кадырбек, телефон, столбы которого, видишь, бегут по степи из-за холмов сюда, телефон принес тебе телеграмму. Из города Ленинграда едет к тебе твоя дочь Гюль-Жамал. Встречай ее в день нашего общего советского праздника — Первого мая. Встречай ее хорошо, она у тебя ученый человек — зоотехник. Она ездит в Ленинграде на автомобилях, ей пожимали руки самые знаменитые люди нашей страны, она носит платья из шелка и тонкого сукна, она любит воду и чистоту. Мы все с почетом будем ее встречать, потому что мы все посылали ее учиться и ее ум вырастал для нас всех…»

Всадник сказал такие слова и уехал. Как не задуматься Кадырбеку? Дочь уезжала, когда он был полуголоден, оборван, беден. Лучше всех в колхозе работал он все эти пять лет. Теперь он сыт, обут, одет, у него есть лошадь, овцы и все, что необходимо для старого человека. Прошлой осенью, когда оказалось, что трудодней у него больше, чем у других, ему построили в премию новый дом с деревянным дощатым полом. Доски — редкость в этом районе, но их прислал ему из города на грузовике секретарь райкома. Правда, Кадырбеку вскоре показалось, что сквозь щели дощатого пола всегда дует ветер, а потому, переселясь в новый дом, он втихомолку выпилил посередине пола большой квадрат и заполнил его битой глиной с навозом. Об этом никто в колхозе не знал, потому что Кадырбек жил одиноко и по стариковской расчетливости никого к себе в гости не звал. В центре квадрата Кадырбек примостил обмазанное глиной ведро, чтоб, наполняя его углями, греть ноги в одинокие зимние дни, когда хочется пить без конца горячий чай, запивать им густое курдючное сало.