Делегат грядущего

Вокруг не было ничего, кроме золотого, гладкого снежного поля, которое ничуть не уменьшалось от такой быстроты. Мариам стала думать о поручении, возложенном на нее: о еще неведомой ей «точке», затерянной где-то среди этого снежного поля, о людях, которые там живут, к которым она примчится на аэросанях, чтоб проверить, в порядке ли их белье, хорошо ли организовано их питание, чисты ли стены их маленького железобетонного жилища; чтобы провести у них день, поговорить с ними о прочитанных книгах, взять от них письма и поручения к их женам. Ни с одним из них Мариам не была знакома, но отлично знала, что ее встретят как лучшего друга. Ей стало стыдно за свой нелепый и безотчетный страх. Мариам забормотала старую казахскую песню о Козы-Корпече, единственную запомнившуюся ей с детства песню из тех, какие на заре ее жизни в рваной юрте певала ее полузабытая мать. Водитель, угадав, что спутница его поет песню, весело мотнул головой — он ничего не слышал, кроме рева пропеллера.

Мариам опять прильнула к стеклу. Ей показалось, что в стороне от саней что-то блеснуло и припало к яркому снегу. С детства у нее было отличное зрение. Мариам прищурила глаза: несомненно, там что-то есть. Черной черточкой мелькнула лыжа, за нею — другая…

— Там люди в белых халатах, гляди! — пронзительно крикнула Мариам, схватив водителя за плечо и наклонившись к самому его уху. — Давай туда, поворачивай, надо посмотреть, что за люди!

Водитель как-то странно взглянул на Мариам, скользнул взглядом по ремню, на котором висел ее наган, перевел взгляд на свою винтовку, прислоненную к сиденью между ним и его спутницей, и, медленно повернув штурвал, отчего сани, накренившись и вздымая облака снега, описали большую дугу, крикнул в ухо Мариам:

— Сколько их там?

— Пятеро…

— Стрелять умеешь? — крикнул водитель. — Тут наших не может быть…

— Ого!.. — Мариам схватила винтовку, переложила затвор и, убедившись, что патроны на месте, уверенно сжала губы.

Сани неслись прямо на группу людей. Те, видимо, приготовились защищаться, потому что повернулись головами к саням и быстро разгребли руками снег. Скорей угадав, чем услышав, Мариам поняла, что они стреляют в несущуюся машину. Толкнула стволом винтовки стекло, и оно рассыпалось. Морозный ветер ворвался в кабину. Мариам надавила на спусковой крючок, и в этот самый момент четверо из лежавших вскочили и бросились в сторону от промчавшихся мимо саней. Пока водитель вел сани по кругу, чтоб вернуться к оставшейся уже в полукилометре сзади группе бандитов, еще два стекла кабины вылетели сами собой, и Мариам поняла, что бандиты стреляют по ним. На полном газу сани неслись обратно. Бандиты, сбросив халаты и разделившись попарно, бежали на лыжах в разные стороны, оборачивались и отстреливались. Водитель направил сани на ближайшую пару. Мариам с ходу дала два выстрела, и оба бандита упали, раскинув руки… Когда сани сделали новый круг и помчались за оставшимися двумя, без лыж прыгающими по снегу, водитель одобрительно свистнул и прокричал:

— Не стреляй, живыми возьмем!..

Оба бандита, подняв руки, остановились. Водитель сбросил газ и, подрулив к ним, застопорил.

— Ну, теперь сиди, держи наготове, а я…

Тут он спрыгнул на снег с выловленным из кармана маленьким автоматическим пистолетом. Оружие бандитов лежало под ногами у них на снегу. Они не сопротивлялись, дали себя обыскать, и водитель спокойно связал им руки ремнем. У них были здоровые, мрачные лица. Оба молчали, но в эту минуту водитель меньше всего интересовался их разговорами.

Мариам с волнением держала их на мушке винтовки, опасаясь какого-нибудь подвоха. Когда водитель повел их к аэросаням, Мариам смахнула рукой что-то защекотавшее ее щеку и с удивлением заметила на своих пальцах кровь. Потрогала щеку и поняла, что задета пулей: чуть-чуть, только сорвана кожа. Тут она подумала о том, что было бы, если бы пуля шла на сантиметр левее. Но подумала так спокойно, как будто случиться этого не могло…

В гараж сани вернулись ночью — при глубокой зеленой луне. О том, что случилось, «точка» сообщила старшему лейтенанту Лапшину еще днем по радио, сразу после того, как аэросани с тремя трупами и двумя пленными диверсантами явились туда.

У гаража Мариам встретили командиры. Ее щека была перевязана, и ей было как-то конфузно.

— Подумаешь, тоже большое дело сделала, тоже мне герой! — с грубоватой насмешливостью встретил ее Лапшин, прежде чем кто-либо успел произнести хоть слово. — Ты думаешь, мы и сами бы их тут, поближе, не задержали?

Мариам смутилась, но, сообразив, что при всех ему хвалить жену неудобно, улыбнулась и сказала:

— Очень страшно на этих санях, того и гляди перевернутся!

— Значит, напугалась? — лукаво спросил Лапшин.

— Еще как, понимаешь, так в ухо гудят!..

Командиры рассмеялись. И Мариам, совсем позабыв, что всю дорогу думала, как именно она — по-военному — отдаст рапорт, потупилась и совсем неожиданно произнесла:

— Устала я… Пойдем домой, Илляпиша́!..

1937

ПРИЕЗД ГЮЛЬ-ЖАМАЛ