Делегат грядущего

— Как это так — что сделает? Сходи обязательно. Не прогулы же тебе, в самом деле, писать? Вот записка, чтобы без очереди. Завтра на работу можешь не выходить, пусть тебя хорошенько осмотрят.

Османов безразлично положил записку в карман. Однако на другой день явился в мастерские чуть свет.

— Что же ты не пошел к доктору?

— В другой раз пойду, товарищ Хурам… Работать надо.

Уговоры Хурама не помогли. Османов взялся за дело и весь день по-прежнему не покладал рук. Однако был мрачен и ни с кем не хотел разговаривать.

В следующие дни Хурам присматривался к нему, стараясь объяснить себе его настроение. Хмурый и нелюдимый Османов, однако, работал великолепно. Решив, что малярия угнетающе действует на его психику, Хурам несколько раз пытался с ним разговаривать, но Османов отмалчивался.

В районе шла пахота, и двор мастерских постепенно пустел. Все меньше оставалось здесь трактористов — один за другим они разъезжались по кишлакам на своих обновленных машинах. По вечерам грузовик МТС, запыленный и горячий, с грохотом вкатывался в ворота, и щетинистый слесарь докладывал Хураму, что весь день они разъезжали по местам работы бригад, что тракторы работают хорошо и с мелким ремонтом в поле все обстоит благополучно. До начала сева оставались считанные дни, но Хурам уже не сомневался теперь, что назначенный срок будет выдержан точно. Работа продолжалась днем и ночью. Хурам оставил в мастерских лучших трактористов, и они делали все, чтоб как можно скорей выехать с последними тракторами в поле. Помощники Хурама по политотделу — Шукалов, Урун Ирматов и другие — приходили с делами к нему в мастерские, выслушивали его указания и снова разъезжались по окрестным колхозам. Впрочем, в дневные часы Хураму все же приходилось бывать в конторе политотдела, чтоб разговаривать с приезжающими дехканами.

Однажды, придя в контору, Хурам нашел письмо из Хунука, подписанное Одильбеком. Арабские завитушки сообщали о том, что в хунукских горах появилась шайка басмачей, вооруженных двумя наганами, винтовкою и берданками; что в шайке участвуют хунукские жители Бобо-Закир, Гуссейн-зода и Бобо-Умар-зода; перечислялись все преступления шайки: угон коровы, избиение бедняка Шарифа, ограбление кооператива («украли две пары сапог, семь одеял, десять килограмм чая, восемь килограмм сахара, две кипы мануфактуры»)… «Один аллах знает, что они могут наделать еще», — писал Одильбек, заканчивая письмо просьбой к Хураму приехать немедленно.

— Новое дело. Как назло… — Хурам потер лоб ладонью. — Придется, однако, ехать… — И, обращаясь к пустой двери кабинета, крикнул: — Кто принес письмо?

В дверях показался секретарь политотдела:

— Какое письмо, товарищ Хурам?

— Вот это…

Секретарь недоуменно наморщил лоб.

— Не понимаю, товарищ Хурам. Я здесь с утра, и никого не было. А утром пришел — двери заперты были.

Хурам скосил глаза на приоткрытую створку окна.

— Значит, через окно положили?

— Нет, я бы услышал. Разве что ночью?

— Странно…

Секретарь постоял в нерешительности, но, видя, что Хурам не расположен разговаривать, удалился из комнаты.

Басмачи!.. Терпкий запах полынных трав. Острые, нагретые солнцем камни. Склон пустынной под солнцем горы. Тишина, только легкий засвист ветра от дальних снегов. В каждом камне — настороженность, и прежде чем его оползти, надо долго прислушиваться, надо изощрить обонянье: а не донесет ли этот ветерок запах человечьего пота, а не звякнет ли за камнем металл? И потрогать спусковой крючок пальцем, и десять раз заглянуть в вороненый ствол — не набилось ли пыли или соринок от сухой ломающейся травы? Басмачи!.. Особое, почти охотничье чувство — смесь радости и тревоги, — спокойный, заторможенный в сердце азарт. А кругом — просторы, просторы, и все в мире зависит только от себя самого.

Конечно, ехать!.. Ни запах керосина и горелого масла, ни грязных досок, ни пронзающего уши визга обтачиваемого железа… Конечно, назло. Конечно, надо быть в мастерских. Но не ехать тоже нельзя. И хорошо, что нельзя. Хураму до боли захотелось ветра, простора, шума бегущей по дну ущелья воды.

Хурам протянул руку за телефонной трубкой и вызвал Арефьева.

Поздно вечером Хурам и Арефьев верхами подъехали к мастерским.

— Я уезжаю, — сказал Хурам механизатору, не спешиваясь с коня. — На несколько дней. Справишься без меня?

— Езжай, коли надо, товарищ Хурам, — серьезно ответил механизатор, оглядывая винчестер, пересекающий наискось спину Хурама. — Чего там не справиться? А как насчет директора?

— Винникову я уже сообщил. Но ты… Понимаешь?.. Словом, спрашивать я буду с тебя. Завтра из «Грамоты» приедет Шукалов. Если что — обращайся к нему. Всего…

Конь рванулся, выдернув пальцы Хурама из жесткой ладони механизатора, но Хурам резко приложил повод к луке:

— Да, вот еще… Винников обещал отпустить фанеры для общежития и оцинкованного железа, чтоб сделать душ. Ты завтра с утра пошли к нему, не забудь.

Конь Хурама, ёкая селезенкой, пошел крупной, тяжелой рысью вдогонку Арефьеву.

Глава шестая ПАРАНДЖА