Делегат грядущего

— Резать их надо! — заявил один из дехкан, и другие тоже кричали: резать. Но раис хмурился и не соглашался. И был большой спор на дворе сельсовета, и никто не хотел браться за выхаживание быков, и все уверяли, что их откормить невозможно. Но во двор зашла Лола-хон и, видя, что ее мужу трудно приходится в споре, взялась поставить быков на свой собственный двор, ухаживать за ними и выходить их. Никто не поверил, что ей это удастся, многие кричали, что, когда быки падут, резать их будет поздно, тогда пропадут и мясо и колхозные деньги. Но Лола-хон завела быков на свой двор и возилась с ними как со своими.

Когда Лола-хон похоронила мужа, быки были по-прежнему тощи и слабы. Новый раис, Насретдин, хотел отобрать их у Лола-хон, но она накричала на него, сказала: «Пустой дом у меня теперь, мой раис велел мне выходить их. Пусть они будут жирными в его память…» Азиз заступился за нее, и быки у нее остались. Азиз обещал ей по дружбе пристроить навес, чтобы солнце не жгло быков, и исправить кормушки.

Несколько дней собирался Азиз выполнить свое обещание. В кишлак приходил Хурам, и было большое собрание, и вместо Насретдина раисом была выбрана Лола-хон.

— Ты еще не достал мне гвоздей для навеса? — пристыдила Лола-хон Азиза на следующий день после собрания. — А у меня уже доски есть, и быкам пора укрыться от солнца.

— Сейчас тебе принесу, — ответил Азиз и, покинув Лола-хон, направился к кишлачному кооперативу.

Кооператив кишлака Лицо Света помещался в старинной кишлачной лавке, выходившей тяжелой резной дверью в узкую улочку. Две железные полосы с висячими замками перекрещивались на двери.

«Закрыт! — остановился в нерешительности Азиз. — Наверно, у себя дома Шафи, зайду попрошу. Может быть, даст».

Шафи жил в этом же доме. Его комната выходила во двор, окруженный абрикосовым садом.

Азиз надавил калитку. Во дворе не было никого. Обогнув дом, постучал в дверь. Женщина в парандже, чуть приоткрыв дверь, осторожно глянула на пришельца.

— Рафик Шафи дома сейчас?

— Это ты, Азиз? — ответила сетка. — Войди.

По браслету на руке и по голосу Азиз узнал Озоду. Вошел в низкую, полутемную комнату, застланную коврами и подушками. Еще не освоившись в полумраке, наугад произнес:

— Здравствуй, рафик Шафи!

Никто не ответил. Поняв, что Шафи нет дома, Азиз хотел уже, чтоб не оставаться с чужой женщиной наедине, тактично выйти из комнаты, но Озода притворила дверь и сказала с мягкой приветливостью:

— Сядь, Азиз. Он сейчас придет, к соседу ушел.

«Сидеть с этой совой… — поморщился Азиз. — Еще подумает, хочу ее оскорбить». Однако, промолчав, сел на ковер, вынул из кармана и разложил на коленях колхозный план севооборота по бригадам и звеньям. Он уже знал его наизусть, но сделал вид, что старательно его изучает.

Озода не выходила из комнаты. Вертясь около ниши в стене, передвигала медные кумганы, старательно обтирала их пальцами.

— Что надо тебе от брата, Азиз? — вдруг, не оборачиваясь, спросила она.

— Дело есть. Тебе что? — сухо ответил Азиз и еще глубже уткнулся в бумаги.

— О Азиз, — капризно спросила Озода, — почему злой на меня? Я на собрании плохо крикнула? Потому злой?

— Что говорить будем! Ты — чужой человек, старая вера. Молчи по своим законам!

Озода повернулась к нему:

— Напрасно сердишься. Думаешь, я Советскую власть не люблю?

— А то любишь? — огрызнулся Азиз. — Ты наш враг!

Озода всплеснула руками поверх паранджи.

— Ай, как стыдно тебе! В бога верю — уже и враг? Я женщина. Стыд есть — в парандже хожу. Распущенных не люблю. А Советская власть для нас, женщин, первая власть.

Азиз взглянул на черную сетку с сомнением и промолчал.

— Что молчишь? Мне не веришь? — не унималась женщина. — Мой брат — партизан. Ему сорок пять лет — он за Советскую власть, мне девятнадцать — я за кого могу быть?

— Девятнадцать тебе! — усмехнулся Азиз. — Старуха, наверно, — паранджу не носила бы!

— Зачем так говоришь? — Отвернувшись к нише, Озода снова взялась за кумганы.

Один из кумганов качнулся в нише, с глухим звоном ударился о ковер, покатился к ногам Азиза. Азиз невольно потянулся за ним.

— Ай — вскрикнула Озода. — Неловко я рукавом задела, — наклонилась над кумганом, нечаянно коснулась руки Азиза. От неловкого движения сетка паранджи, соскользнув с ее головы, с шуршанием упала на пол.

— Ой-ио!.. — вскрикнула Озода, пытаясь удержать правой рукой паранджу и, очевидно, в растерянности забыв левую на руке Азиза.

Азиз, отстраняясь, увидел лицо Озоды, задержал на нем взгляд и растерялся.