DELETED

Ты сидишь, батарея неприятно горячит твою спину; в облаке тепла, которое она создает, тяжело дышать. И тогда какой-то внутренний голос требует обратиться к нему, к твоему лучшему другу, который тебя так понимает.

Позвонить ему прямо сейчас, попросить его приехать. Поговорить с ним, всё ему рассказать, чтобы стало легче, чтобы он поддержал тебя.

И тебе бывает очень трудно и горько объяснять внутреннему голосу, что этого лучшего друга на самом деле нет. То есть он существует, но не придёт на помощь. Он просто не знает о твоём существовании.

Я сохранила этот манифест, чтобы иногда его перечитывать — напоминать себе, как это бывает, когда в тяжелый момент выясняется, что дружба была иллюзией, что помощи ждать неоткуда. Но я не хотела, чтобы это прочёл Алекс, он очень любил рыться в моих документах. Поэтому я открыла старый файл «Контрольная по латинскому языку», вставила манифест в середину текста и засейвила этот шпионский гибрид под прежним названием. Я надеялась, что даже если Алекс полезет в файл с таким непривлекательным именем, то не станет просматривать его целиком.

24

Чайная ложечка звякнула о бортик белой толстостенной чашки. Кофе уже был отлично перемешан, и сахар, который я зачем-то в него положила, хотя ненавижу кофе с сахаром, давно растворился. Я вытащила ложечку, опустила её на белую салфетку, и она тут же сделала под собой светло-коричневое мокрое пятно. Я немного порассматривала пятно, и на этом все дела здесь, у меня под носом, закончились, и нужно было начать смотреть на Таню.

Боясь сразу встретиться с ней глазами, я бросила на неё быстрый, как бы случайный, партизанский взгляд. Но Таня не смотрела в мою сторону. Она подпёрла подбородок рукой и глядела в окно остекленевшими, невидящими глазами. Тогда я стала изучать её. Вот она постукивает маленьким мизинцем по щеке, как раз по тому месту, где у неё островок веснушек. Глаза ярко-карие, с зеленоватыми вкраплениями. Рукой она чуть сдвинула кожу на подбородке, и оттого нижняя губа немного выпятилась, и проступила складочка, идущая от уголка губ вниз. У неё родинка на шее, чуть пониже ушной мочки — маленькая коричневая бусинка. И ещё запах. Такой щемяще знакомый. О, это длинная история, чтобы думать о ней сейчас. Но я вспомню её потом, когда вернусь домой.

Если бы можно было просто смотреть. Но сейчас она отвлечётся от окна, и снова нужно будет о чём-то говорить. Нет ничего хуже, чем встретить знакомого незнакомца. «Не узнаёшь?». Конечно, я тебя узнаю, ты же была моим вымышленным другом целый год, если не больше! Я же только и делала, что проверяла твои страницы в соцсетях: а вдруг ты выложила новую фотографию или опубликовала новый статус, и я узнаю, о чём ты думаешь прямо сейчас, где ты, что за предметы тебя окружают.

Это было… не знаю, как замочная скважина в двери, отделяющей рай от ада. Или, может, как потайная форточка, которая не должна была открываться, но почему-то открывалась. И после очередного скандала с Алексом, когда даже воздух вокруг казался тяжёлым, серым и непроглядным, как в угольной шахте, я тайком открывала эту форточку и высовывала голову в сверкающую, полную чистого, прозрачного света жизнь. И я думала, что может быть, однажды так похудею, что смогу выскользнуть в эту форточку, отделяющую меня от сверкающего мира.

Иногда ты писала в заметках на своей странице что-нибудь грустное, и мне казалось, что мы с тобой похожи, только я не умею так поэтично формулировать. На фотографиях вокруг тебя постоянно крутились другие люди, лезли в кадр, и я завидовала им, ревновала тебя. И больно себя щипала.

(Боль — это всё, что ты можешь чувствовать, да?

Пожалуй, хорошо, что экран не даёт тебе к ней приблизиться… Ты всё равно не умеешь любить.

Поэтому ты и живешь с Алексом: ты это заслужила.)

Я за шкирку отрывала себя от экрана и принималась что-нибудь читать, думая о том, что я должна стать лучше, должна стать умнее, должна научиться быть нормальным человеком… Я так старалась, что от напряжения начинала яростно хмурить брови, в результате на переносице появлялись красные заломы.

…А кроме того, ты была звездой всего потока, как можно забыть?

Все завидовали твоему стилю, тому, как ты откапываешь странные шмотки в секондах за копейки и сочетаешь, создавая невероятно крутые образы, которые мгновенно прирастают к тебе, как новое изящное оперение к сказочной птице.

«Таня — просто эталон стиля… Ну вот как она это делает?..», — с завистью вздыхали мои однокурсницы. — «Видели, Таня подстриглась! Сенсация!», «Ах, Таня теперь рыжая и кучерявая! Сенсация!», «Тане все причёски и все цвета идут!»

Пока однокурсницы пытались очаровать хоть кого-то, Таня встречалась с молодым художником, чьи работы, по слухам, похвалил сам Дэмьен Хёрст, но, не особо скрываясь, изменяла этому художнику с однокурсником Михой — хорошо воспитанным москвичом-мажором.