Delicate (ЛП)

Меня преследует повторяющийся кошмар этого разговора, состоявшегося, когда мне было лет пять-шесть. С тех пор, как я вернулась из Хогвартса — целых два дня назад — я постоянно думаю о том, что схватки могут начаться в любую минуту, хотя до поставленного срока еще две недели. И этот кошмар даже не самый худший из всех. Прошлой ночью мне приснилось, что я случайно оставила своего ребенка на крыше Хогвартс-экспресса, а затем он начал ползти, но Скорпиус успел поймать его до того, как он упал. И это заставляет меня задумываться, что Скорпиус будет лучшим родителем, чем я. Но самый худший кошмар за все время — у меня начинаются схватки, целитель говорит мне тужиться, а затем начинает кричать, как сумасшедший, что это антихрист! И вообще не ребенок!

Так что я перестаю спать.

Скорпиус сейчас дома в Шотландии. Он приедет, чтобы быть рядом на следующей неделе, на тот случай, если ребенок родится раньше или вдруг мне что-то понадобится. Скорпиус, он хороший друг. Интересно, я разрушу нашу дружбу, если ребенок будет и в самом деле антихристом. Если так случится, я просто оставлю его на крыше поезда.

Вообще-то, я читала о подобном. Была одна женщина, которая оставила своего ребенка в парке, и ее не наказали, списав все на послеродовую депрессию. Другая — и вовсе превратила ребенка в козу, и ее тоже почему-то не отправили в Азкабан.

— Привет! — голос тети Джинни эхом разносится по пустому дому. Мама и папа на работе, поэтому меня в день навещают все, кому не лень, проверяя, все ли со мной в порядке. Даже Хьюго и тот, время от времени, проявляет внимание, с трудом выкраивая свободное время от своего ничего неделанья.

— В гостиной! — кричу я, и Джинни суетливо появляется на пороге с корзинкой фруктов и кексов. Она точь в точь, как бабуля Молли.

— Как ты себя чувствуешь? Тебе удобно? Хочешь чего-нибудь?

Она принимается взбивать подушки у меня за спиной, а затем настойчиво сует мне стакан с водой, чтобы я не забыла попить. Буквально десять минут назад те же самые манипуляции проделывал и дядя Гарри. Эти люди и впрямь слишком уж сильно волнуются.

— У меня все хорошо, — говорю я. — Взгляни, женщина чуть не убила своего двухлетнего сына Авадой, но ее так и не осудили, посчитав это приступом послеродовой депрессии. Ну да, два года спустя!

— Как думаешь, она может приключиться восемнадцать лет спустя? — спрашивает Джинни. — Джеймс доводит меня до бешенства своим контрактом с Пушками. Такое ощущение, словно ТРИТОНы стали совершенно не важны! Ему даже плевать на результаты!

Возможно, сейчас не самое лучшее время рассказывать ей, что он готовился к экзаменам накануне вечером. Да, ей определенно об этом лучше не знать.

— Джинни, а что, если меня настигнет послеродовая депрессия? — шепотом спрашиваю я. — Здесь сказано, что от нее страдает практически каждая четвертая женщина.

Джинни сочувственно смотрит на меня.

— Детка, все возможно, — соглашается она, — но если подобное и случится, мы будем рядом, чтобы помочь тебе преодолеть все это. И вообще, у тебя есть семидесяти пяти процентный шанс на то, что с тобой подобного не случится, верно? Будь оптимисткой.

«Быть оптимисткой» — это не по мне. Джинни видит, что ее слова так и не успокоили меня полностью.

— Я могу доверить тебе секрет? — спрашивает она и присаживается рядом со мной на диван. — Это то, о чем совершенно никто не знает, кроме Гарри. Даже твои родители не в курсе.

— Конечно, я никому не расскажу.

Она глубоко вздыхает.

— Я с трудом могла смотреть на Джеймса, когда мы вернулись домой, — говорит мне Джинни. — Стоило ему заплакать, и я просто игнорировала его. Раньше я всегда удивлялась, как моя мать могла справляться с семью детьми, когда я не могла справиться даже с одним. Гарри кормил его, менял ему пеленки… занимался им. Я же едва могла взять его на руки. И только когда семья была рядом, я могла притвориться, что все нормально, но стоило им только уйти, как все возвращалось на круги своя. Я чувствовала себя настолько бесполезной, ведь даже Флегм… э-э… то есть Флер, конечно же, я имела в виду Флер, даже у нее проснулся материнский инстинкт.

— И как долго у тебя это продолжалось? — спрашиваю я, теперь еще более напуганная, чем раньше. Если подобное могло случиться с такой сильной личностью, как Джинни, то я определенно в зоне риска. Я похожа на пороховую бочку даже в свои лучшие времена. Сомневаюсь, что вообще когда-либо видела, чтобы Джинни плакала.

— Это длилось недели три. А потом я просто взглянула на него, именно взглянула, — улыбнулась она, — и депрессию сняло по мановению руки. Знаю, иногда я обещаю убить Джеймса, — я скептически приподнимаю бровь, и Джинни тут же исправляется, — ладно, постоянно, но я не могу больше не любить этого мальчишку.

Похоже, она никогда никому об этом не рассказывала.

— Иногда, я думаю, что ему гораздо более комфортнее из-за этого с Гарри… иногда я думаю, что он может чувствовать, что я не любила его в первые недели его жизни.

— Джинни, — тихо говорю я, — Джеймс — маменькин сынок. Как бы он ни притворялся, но этого не скрыть.

Джинни улыбается мне.