Деликатнее нельзя!

— Итак, дорогие товарищи, — говорил он, — за этим неблаговидным поступком стоит что? Человек стоит, товарищи. Наш человек. Свой. Но в данном конкретном случае этот свой парень, который считался до сих пор хорошим, крепким комсомольцем, допустил что? Он допустил, товарищи, ошибку. Грубую, непростительную ошибку. Он пошел на поводу своей собственной беспринципности, товарищи. Не устоял перед этим пережитком далекого прошлого. Вот так. И теперь перед нами стоит что? Стоит вопрос, какие принять меры. Решать надо, товарищи. Тяжело, но надо. От этого мы никуда не уйдем. Вот так.

В бесчисленных заседательских бдениях Сеня мало-помалу навострился «давать анализ» самых различных событий, поступков и явлений, связанных с проблемами морали и нравственности. И в конце концов получилось так, что он незаметно и негласно стал признанным во всем районе специалистом по таким делам.

На Сеню стали посматривать, как на врачевателя любых и всяческих душевных недугов, моральных надломов и нравственных потрясений.

Приревновали друг друга две подружки-комсомолки из строительной бригады к одному пареньку с кирпичного завода, поссорились, и вот уже в комитете комсомола вздыхают:

— Эх, пригласить бы сюда Семена! Прочитал бы он им мораль о вреде ревности. Разъяснил бы, помирил бы…

И посылают ходока в райком — поговорить с Сеней, пригласить его на очередное заседание комитета.

Или такой случай: передовая на мясоконсервном заводе бригада Тони Белкиной вдруг начала сдавать. За каких-нибудь два месяца очутилась где-то в хвосте. Кинулись искать причины и выяснили: все дело в самом бригадире. Перестала Тоня думать всерьез о работе, собралась уехать к отчиму в Керчь, где ей будто бы «уже подобрали достойного жениха». И снова у Сени Лучистого на столе дребезжит телефон:

— Пришел бы ты, Сеня, разобрался бы. Необычное дело…

И Сеня никогда не отказывался помочь: приходил, вникал, думал, потом выступал. И как выступал!

Это были внушительные выступления. Очень интересно было узнать, например, что такому-то факту соответствует такой-то научный термин, а такому-то человеческому свойству — такое-то педагогическое определение. Казалось даже, что и сами виновники «торжества» с большим любопытством узнавали о себе и о своих поступках нечто новое.

Одно только нас нередко смущало: вдруг разносилась весть, что после такого вот образцово проведенного собрания, после всех выводов — и теоретических и практических — опять обнаруживалось такое же точно дело и даже с участием тех же самых ребят. Как будто нарочно!

Когда бюро райкома собиралось для обсуждения подобного случая, все мы ломали головы, стараясь найти причину странного упорства, с каким порочное явление возвращалось вновь и вновь в очень, по существу, здоровый и чистый коллектив. И последнее слово всегда принадлежало Сене. Он говорил:

— Товарищи, пережитки прошлого живучи, и они цепляются за что? В первую очередь, за все молодое. Вспомните поговорку: мертвый хватает живого. На данном примере мы убеждаемся в том, что антиобщественный индивидуализм плюс безответственность, плюс разболтанность унавоживают почву для оживления данного конкретного явления. И теперь нам надо будет засучив рукава взяться за что? За работу с этим коллективом во всех направлениях. Надо усилить, расширить и углубить воспитательную роль комсомольской организации, чаще проводить лекции, доклады и беседы на злободневные темы…

И вопрос был исчерпан.

Сеня Лучистый продолжал расти прямо на глазах. Он уже начал читать лекции на моральные темы и писать статьи в нашей районной газете, а о нем самом дважды и очень тепло написали в областной. И нам все это было, конечно, тоже приятно.

Так оно и продолжалось бы, если б не один любопытный случай.

На заседание бюро райкома вызвали Степана Рощина, электросварщика и совсем еще зеленого комсомольца. Парень прогулял четыре дня подряд без всяких уважительных причин. Во всяком случае, никому не хотел признаться, почему прогулял и где.

Когда Рощина вызвали, он вошел и сел у двери, ни на кого не взглянув. Угловатый, плечистый. Шапку теребил в руках и смотрел в пол. Чувствовалось, что это был, наверное, первый случай, когда на нем сосредоточилось столько изучающих глаз.

Рощину задали обычные в таких случаях вопросы, но он в ответ только поглядывал исподлобья, роняя «да» или «нет». И тогда заговорила наша тяжелая артиллерия — Сеня Лучистый: