Делирий

Я говорил ещё часа полтора, вкладывая в голову разные нюансы, стили поведения с людьми, тайны будущих событий, имена нужных людей, кто мог бы помочь мне подняться и продвинуться. Советовал – какие и когда можно было сделать ставки на спортивном тотализаторе. Какие товары станут вскоре дефицитом и как на них можно неплохо заработать в условиях развала Советского Союза. И много ещё чего интересного я внушал себе маленькому. Программировал его, на клеточном уровне менял начальные установки. За те два часа, что я провёл с мальчиком, он повзрослел года на два и поумнел. Теперь он никогда не будет больше таким доверчивым романтиком, каким был до сегодняшней встречи со мной, то есть с собой. Прощай детство, здравствуй взрослый успех и достаток. Всему чему его учили родители, в течение ближайших нескольких лет девальвируется, полностью потеряет свою цену. Чтобы стать большим, надо быть быстрым и злым. Делать деньги, забыть слюни рефлексий, стать предпринимателем, хозяином своей судьбы.

– И последнее: ты запомнишь этот день и этот разговор в мельчайших подробностях, они станут для тебя путеводной звездой, ведущей тебя через смутные времена безвременья, и ты и на миллиметр не отклонишься от намеченного пути. Забудешь мои слова ты через двадцать пять лет – 6 июня 2010 года.

С этой минуты ты становишься другим человеком, не мальчиком, а мужем! Можешь встать, иди, теперь ты стал больше, чем я. В тебе, как в колыбели, спит младенец будущих успехов. Будешь расти ты и твой успех будет расти вместе с тобой, будут множиться твои победы и успехи. Иди Серёжа и не оглядывайся. Помни меня, люби себя, учись у умных, уважай сильных. Иди!!!

И я с силой нажал на его тонкую почти прозрачную шею, толкнув его не только в направлении дома, но и дав ему начальный импульс на дороге по изменению моего будущего мира.

После ухода мальчика я ещё немного подышал воздухом напоённым ароматом жжёного кофе и направился в сторону летнего кинотеатра. Он находился на территории стадиона, и работать начинал только с мая, а заканчивал демонстрировать фильмы в августе. Сейчас шёл октябрь и, значит, внутри огороженной площадки кинотеатра, с его лавками для зрителей, будками киномехаников, подсобными помещениями, был пуст.

Я перелез через ограду забора кинотеатра и, выбив дверь в одной из будок, проник внутрь. Меня встретила затхлая темнота, отдающая старой мочой и прелой сыростью. Идеальное место для перемещения. Закрыв за собой дверь, стоя в полный рост, я видел вертикальную полоску света, прислонившуюся к стене напротив меня. Всё своё внимание сосредоточил на полоске. Медленно досчитал до ста, стал дышать быстро и глубоко, помогая себе диафрагмой, толкая воздух, словно комок холодного студня, заставляя себя заполнить кислородом все свои капилляры, вены и артерии. Гипоксия наоборот.

Полоска света ширилась, росла, изгибалась окутывая меня, засасывая силой, пришедшей из далека, настроенной на мой биоритм, пока меня не вбросило промеж вибраций молекул окружающей действительности, переводя меня в волны, бегущие с другой амплитудой и частотой, отличной от вибрации предметов параллельной вселенной. Не материя, а состояние. Время убыстряло свой бег, открывая моему сознанию огни разграничительных полос шоссе, ведущего в никуда. Я перемещался…

Очнулся я от чувства знобливого холода. Открыв глаза, я увидел нависающий надо мной белый потолок. Хотелось встать, но сделать и небольшое движение конечностями, туловищем я не смог, как ни напрягался. Мне оставалось лишь крутить головой. Хотя бы она меня слушалась. Стены комнаты, в которой я лежал, были почему-то закрыты матрасами. Что за йухня? Где я? Может, произошёл сбой?

Подъём головы больше чем на пять сантиметров от подушки вызывал острую боль в районе лобных костей. А ещё нестерпимо болела поясница. Каждое движение глаз сопровождалось ощущением их трения по живому от насыпанного под мои веки раскалённого песка. Меня, обёрнутого в мокрые полотнища, привязали ремнями к койке!

Вскоре в палату (а я лежал в палате: ну а где же ещё как ни в ней?) зашла тётка в роговых очках с толстенными линзами, в белом коротком халате, не закрывающем её толстые ноги. Выглядела она злобно: насупленные брови, тонкие искривлённые губы, грубо намазанные помадой дикого розового цвета. Она посмотрела в мои глаза, повернулась к оставленной открытой двери и сказала:

– Переверните пациента.

Вошли два здоровенных увальня в ограничивающих их массивные тела, застиранных до депрессивной серости узких халатах. Санитары. Они подошли ко мне, отвязали ремни и, не распаковывая меня из мокрых простыней, перевернули на живот.

– Эй! Поосторожнее, я ещё живой. Что происходит? Развяжите меня. Давайте, хотя бы просто поговорим. Сестра?

Ответом мне послужило ощущение укола, произведённого прямо через ткань влажного полотна в мою ягодицу.

– Что вы мне вкололи? Скажите, пожалуйста, я прошу вас, скажите!

– Успокойся, не дёргайся, всё как всегда: неделю тебе этот препарат колем. Ты же знаешь, – сжалилась и ответила мне сестра тумба.

– Какой препарат? Что за лекарство?