Читаем Дело Артамоновых полностью

Дело Артамоновых

Ему показалось, что жена приподняла его и, перевернув в воздухе, приятно обессилила; погружаясь в освежающий холодок, он почти благодарно заговорил:

– Обещал я ему молчать, – не могу!

И торопливо рассказал ей все, что слышал от дворника о Никите.

– Рубахи твои целовал, – в саду сушились, – вот до чего обалдел! Как же ты – не знала, не замечала за ним этого?

Плечо жены под рукою его сильно вздрогнуло.

«Жалеет?» – подумал Петр, но она торопливо, возмущенно ответила:

– Никогда, никакой корысти не замечала! Ах, скрытный! Верно, что горбатые – хитрые.

«Брезгует? Или – притворяется?» – спросил себя Артамонов и напомнил жене:

– Он был ласков с тобой…

– Ну, так что? – вызывающе ответила она. – И Тулун – ласков.

– Ну – все-таки… Тулун – собака.

– Так ты его собакой и приставил ко мне, чтоб он следил за мной, берег бы меня от свекра, от Алексея, – я ведь понимаю! Ох, как он мне противен, как обиден был…

Было ясно, что Наталья обижена, возмущена, это чувствовалось по трепету ее кожи, по судорожным движениям пальцев, которыми она дергала и щипала рубаху, но мужчине казалось, что возмущение чрезмерно, и, не веря в него, он нанес жене последний удар:

– Его Тихон из петли вынул. В бане лежит.

Жена обмякла, осела под его рукой, вскрикнув с явным страхом:

– Нет… Что ты? Господи…

«Значит – врала», – решил Петр, но она, дернув головою так, как будто ее ударили по лбу, зашептала, зло всхлипывая:

– Что же это будет? Только смертью батюшки прикрылись немножко от суда людского, а теперь опять про нас начнут говорить, – ой, Господи, за что? Один брат – в петлю лезет, другой неизвестно на ком, на любовнице женится, – что же это? Ах, Никита Ильич! Что же это за бесстыдство? Ну – спасибо! Угодил, безжалостный…

Облегченно вздохнув, муж крепко погладил плечо жены.

– Не бойся, никто ничего не узнает. Тихон – не скажет, он ему – приятель, а от нас всем доволен. Никита в монахи собирается…

– Когда?

– Не знаю.

– Ох, скорее бы! Как я с ним теперь?

Помолчав, Петр предложил:

– Сходи к нему, погляди…

Но, подскочив, точно уколотая, жена почти закричала:

– Ой – не посылай, не пойду! Не хочу, боюсь…

– Чего? – быстро спросил Петр.

– Удавленника. Не пойду, что хочешь делай… Боюсь.

– Ну – идем спать! – сказал Артамонов, вставая на твердые ноги. – На сей день довольно помучились.

Медленно шагая рядом с женою, он ощущал, что день этот подарил ему вместе с плохим нечто хорошее и что он, Петр Артамонов, человек, каким до сего дня не знал себя, – очень умный и хитрый, он только что ловко обманул кого-то, кто навязчиво беспокоил его душу темными мыслями.

– Конечно, ты мне самая близкая, – говорил он жене. – Кто ближе тебя? Так и думай: самая близкая ты мне. Тогда – все будет хорошо…

На двенадцатый день после этой ночи, на утренней заре, сыпучей, песчаной тропою, потемневшей от обильной росы, Никита Артамонов шагал с палкой в руке, с кожаным мешком на горбу, шагал быстро, как бы торопясь поскорее уйти от воспоминаний о том, как родные провожали его: все они, не проспавшись, собрались в обеденной комнате, рядом с кухней, сидели чинно, говорили сдержанно, и было так ясно, что ни у кого из них нет для него ни единого сердечного слова. Петр был ласков и почти весел, как человек, сделавший выгодное дело, раза два он сказал:

– Вот у нас в семье свой молитвенник о грехах наших будет…

Наталья равнодушно и очень внимательно разливала чай, ее маленькие, мышиные уши заметно горели и казались измятыми, она хмурилась и часто выходила из комнаты; мать ее задумчиво молчала и, помусливая палец, приглаживала седые волосы на висках, только Алексей, необычно для него, волновался, спрашивал, подергивая плечами:

– Как это ты решился, Никита? Вдруг, а? Непонятно мне…

Рядом с ним сидела небольшая, остроносенькая девица Орлова и, приподняв темные брови, бесцеремонно рассматривала всех глазами, которые не понравились Никите, – они не по лицу велики, не по-девичьи остры и слишком часто мигали.

Тяжело было сидеть среди этих людей, и боязливо думалось:

«Вдруг Петр скажет всем? Скорее бы отпустили…»

Петр начал прощаться первый, он подошел, обнял и сказал дрогнувшим голосом, очень громко:

– Ну, брат родной, прощай…

Баймакова остановила его:

– Что ты? Посидеть надо сначала, помолчать, потом, помолясь, прощаться.

Все это было сделано быстро, снова подошел Петр, говоря:

– Прости нас. Пиши насчет вклада, сейчас же вышлем. На тяжелый послух не соглашайся. Прощай. Молись за нас побольше.

Баймакова, перекрестив его, трижды поцеловала в лоб и щеки, она почему-то заплакала; Алексей, крепко обняв, заглянул в глаза, говоря:

– Ну – с Богом. У каждого – своя тропа. Все-таки я не понимаю, как это ты вдруг решился…

Наталья подошла последней, но не доходя вплоть, прижав руку ко груди своей, низко поклонилась, тихо сказала:

– Прощай, Никита Ильич…