Дело Дрейфуса

И вдруг – приговор военного суда в отношении Дрейфуса. Мы знаем, как на него реагировали семьи Дрейфусов и Годемаров, а также небольшая группа еврейских интеллектуалов. Но большинство французских евреев, загипнотизированных престижем военного суда, поверило в виновность Дрейфуса. Один английский историк хорошо описывал настроение французских евреев в 1895 году: «Они не говорили о деле между собой. Они не только не обсуждали, но тщательно избегали его упоминания. Еврейскую общину постигло огромное несчастье, его надо переварить молча, пока время и молчание не сотрут все из памяти»[157].

Однако часть французского еврейства, никак не отвечая на бешеную антисемитскую кампанию, хотя бы не поливала грязью несчастного человека. Орган французского еврейства писал: «Если бы нас не обязывали к молчанию причины, вытекающие из траура двух семей, то тогда бы мы обязывались к молчанию тем опасным положением, в которое ужасная антисемитская кампания поставила не только еврейское меньшинство, но и все меньшинства»[158]. Другая же часть евреев, надеясь избежать нападок, набрасывалась на несчастного экс-капитана хуже поклонников Дрюмона. В еврейской газете публицист Арон Зингер требовал, что раз стал вопрос об измене, то к Дрейфусу не должно быть проявлено милосердия. Пусть во Франции нет смертной казни, такое страшное преступление можно карать только смертью, той, какая была принята у древних евреев, причем первый камень должен бросить главный раввин Франции[159]. Еврейские публицисты требовали от рядовых членов общины «…показать уважение к решению военного суда»[160], «…избежать обсуждения; отрезать Дрейфуса от еврейской общины»[161]. В 1895–1896 годах большинство евреев Франции согласны с ними. Они молчат о деле Дрейфуса. Приговор военного суда священен. Один из французских еврейских журналов писал: «Именно они (антисемиты. – Л. П.), которые сохраняют сомнения и колебания относительно решения, и именно они, бесконечно обсуждая, в итоге компрометируют работу самого правосудия»[162].

А на многочисленные нападки антисемитов, обвиняющих евреев во всех смертных грехах – от планов предать Францию Германии до употребления ритуальной крови – евреи отвечали, по выражению Рейнака, «молчанием презрения». Лазар с горечью писал об этом: «Имеется огромное количество евреев, которые сохранили печальную привычку от старых преследований – принимать удары и не протестовать. Склоняться и выжидать, пока не пройдет время»[163]. Лазар тщетно призывает их: «Им следует подняться, объединиться, не разрешая ни на минуту, чтобы их абсолютное право на жизнь было поставлено под сомнение, а вместо этого они не делают ничего»[164].

1897 год. Обстановка в стране все больше накаляется; евреи находятся в осажденной крепости, у которой нет стен, вот-вот должно произойти что-то страшное, и это происходит в 1898 году. Бешеный взрыв антисемитизма заставил французских евреев несколько по-иному оценить свое положение. Вся их выдержка, вся их преданность Франции им ничего не дали. Одна из двух французских еврейских газет меняет тактику. Ее главный редактор писал в эти дни: «Молчание в глазах даже самых интеллигентных людей часто сходит за допущение вины, презрение выглядит как удобный предлог, а если ложь постоянно повторяется, то в нее начинают верить и честные люди, особенно когда против нее постоянно не восстают»[165]. Он призывает евреев быть честными и отдавать себе отчет, что дело Дрейфуса касается каждого из них: «Нравится ли нам или нет, дело Дрейфуса глубоко нас касается. Оно ставит вопрос о самом главном для нас. Кто среди нас от него не пострадал? Кто среди нас может сказать, что оно не изменило его отношений с приверженцами других религий? Все мы не раз замечали, встречаясь с христианами, что разговор немедленно прерывается, как только касается дела Дрейфуса. Какой еврейский офицер или государственный служащий не думал о том, не помешает ли осуждение бьющего капитана его собственной карьере?!»[166]

Но активное участие широких слоев еврейства в движении дрейфусаров началось тогда же, когда и французы присоединились к нему, – после манифеста Золя. При этом евреи постоянно подчеркивали, что защищают не интересы несправедливо осужденного человека или избиваемых на улице евреев, а в первую очередь Франции, и не выделяются как организованная группа, а принадлежат к различным фракциям дрейфусаров. Активный участник этого движения Леви писал: «Пока речь шла только о Дрейфусе, я считал, что моим долгом было молчать. Дело невинного человека не могло бы выиграть от сплочения евреев, от того, что еврей пришел на помощь еврею, а, скорее, оно проиграло бы. Но вот сейчас, в 1898 году, молчание является трусостью, а протест – долгом»[167].