Дело Дрейфуса

Французские евреи считали чем-то неприличным подчеркивать антисемитские корни этого дела и выступать в защиту Дрейфуса как пострадавшего еврея, разоблачать провокацию с далеко идущими последствиями. Они все время подчеркивали, что принимают участие в борьбе как французские граждане, защищая священные принципы Французской республики. Рейнак шел еще дальше и говорил: «Это мы защищаем честь армии»[168]. Евреи с удовольствием констатировали, что их в движении дрейфусаров в целом было немного. «Архив Израэлит» писал, что из 34 членов исполкома «Лиги прав человека» только трое были евреями: «Это достаточно указывает, что дело Дрейфуса абсолютно, ни в какой мере не является еврейским, а чисто гуманитарным»[169]. Организации и институты французских евреев также ничего не делали для борьбы с антисемитизмом, как и отдельные граждане. Возглавить французских евреев в их борьбе против антисемитизма должен был раввинат Франции. Но французские раввины показывают величайшую сдержанность перед лицом антисемитских нападок и не принимают практически никакого участия в борьбе за пересмотр. Главный раввин Франции Ц. Кан, как дальний родственник Дрейфуса, с самого начала дела убежден в его невиновности. Но в движении за пересмотр он совершенно не участвует, предпочитая скрытно действовать за кулисами. Главный раввин Франции был французским националистом: «От всего сердца я желаю нашей дорогой Франции, чтобы она не потеряла ни одну из своих славных традиций, которые снискали ей благодарность и любовь всего мира»[170]. В 1897 году он заявил, выступая перед еврейской аудиторией, что антисемитизм ослабел. Как мы знаем, Кан оказался плохим пророком, антисемитизм был на подъеме, но даже дикие погромы не могли подорвать его веру в «дорогую Францию». В 1899 году он утверждал, что Франция скоро проявит свой дух. Во время всех перипетий дела Дрейфуса он твердо хранил веру во Французскую республику и считал, что реабилитация Дрейфуса просто задерживается. Его вера во Францию простиралась так далеко, что даже в самые мрачные для евреев моменты этого дела он считал, что оно может быть полезным для евреев, послужит идее справедливости и национальной терпимости. Основой этой надежды была его вера в «…истинно французский дух – братский дух республики».

Возглавить французских евреев в их борьбе за пересмотр дела могла центральная консистория – руководящий орган французского еврейства. Единственное, что делали члены консистории во время дела – это встречались на заседаниях раз в неделю, вели многочисленные разговоры. Фактически консистория не сделала ничего, не заявила ни одного протеста. Некоторые историки объясняют это тем, что, будучи частью французской бюрократии, члены французской консистории предпочитали действовать бюрократическими методами, но ни я, ни другие исследователи не нашли никакого следа их бюрократических шагов. Да и о чем вообще можно говорить, если главу консистории барона Ротшильда прямо обвиняли в финансировании антисемитской прессы! Другим органом, который не только мог, но и просто обязан был взять на себя эту роль, являлся «Альянс» – организация, цель которой – оказание помощи евреям в странах, где они подвергаются преследованиям и дискриминации. Но и эта организация ничего не делала для борьбы с французским антисемитизмом. Свое бездействие руководство организации объясняло нежеланием ставить под угрозу свою деятельность за границей. Штаб-квартира этой организации находилась во Франции. Эта организация выпускала брошюры, в которых писала о нарушении прав евреев в разных странах. В отчете за 1897 год с удивлением отмечается, что в стране, распространившей на весь мир идеи равенства и братства, перестали соблюдаться права евреев и усиливался антисемитизм. Но в брошюре тут же оговаривается, что Франция остается страной, к которой евреи всего мира обращаются за примером равенства и терпимости, и что невероятно, чтобы она в отношении евреев допустила возврат к практике Средних веков. А когда на следующий год это произошло, то в годовом отчете в перечне ложных обвинений против евреев и антисемитских акций о Франции не говорится ни слова.