Дело Фергюсона. Финт

- Естественно! - Секундой позже я понял, что меня умело провели и поставили в двусмысленное положение.

- А ты, Падилья?

- Можете на меня положиться, полковник.

8

- Сердце у старика твердое, - сказал Падилья в машине.

- Да. Жаль только, что лоб еще тверже. Пожалуй, я свяжусь с полицией, что бы он там ни говорил.

- Ни в коем случае.

- Но почему? Вы же не думаете всерьез, что полиция в сговоре с похитителями?

- Нет, но так нечестно. Дайте ему возможность решать по-своему. Он ведь не дурак. Пусть говорит и ведет себя по-дурацки, но голова у него на плечах есть. Без головы на плечах вы таких денег не гребете.

- Я таких денег не гребу, и точка. А откуда у него деньги?

- Из земли, так он мне сказал. Начал в Альберте, на ранчо, где нашли нефть. На полученные деньги купил другие нефтеносные участки, ну и дальше так. Вроде бы в Канаде ему больше покупать нечего, вот он и перебрался в Калифорнию.

- И купил Холли Мэй?

- По-моему, все было по-другому. Хотите знать мое мнение, так она товаром никогда не была.

- Но стала.

- Да. Жаль, что я ничем помочь не могу.

Подъездная дорога между живыми изгородями уткнулась в шоссе. Падилья свирепо рванул баранку и выехал на него.

- Куда вас отвезти?

- В город, если позволяет время.

- Времени у меня полно. В клуб я уже не вернусь. Пусть Фрэнки моет бокалы и рюмки. Может, я потом вернусь поглядеть, как полковник. Его не стоит на всю ночь бросать одного. А в городе куда?

- Пелли-стрит.

- Что вам там понадобилось? Вас могут и ограбить.

- Уж как-нибудь… А вы эту улицу хорошо знаете?

- Как свои пять пальцев. - И он оглядел эти пальцы в свете приборной доски. - Еще и четырех лет не прошло, как я забрал оттуда мать. Когда отец умер. Четыре года будет двадцать третьего ноября.

- Вы знаете Гэса Донато?

- Знаю. Фрэнки сказал, будто по радио передавали, что Гэса разыскивают по подозрению в убийстве. Старика Бродмена. Вы тоже слышали?

- Это не слух. А вы его хорошо знаете, Тони?

- Не больше, чем хотелось бы. Здороваемся на улице. Его брата Мануэля я знаю лучше. Он у них в семье работник. Мы с Мануэлем год учились в одном классе в школе Святого Сердца, но он пошел работать. Гэс всегда был камнем у него на шее. Он еще в шестнадцать лет угодил в Престон.

- За что?

- Угон автомобилей и разное другое. Он угонял машины, ещё когда лбом до баранки не доставал. В Престоне, думается, его обучили штукам похитрее. Он всю жизнь только и делал, что попадал за решетку. Ну а теперь угробил себя по-настоящему.

Падилья говорил с подчеркнутым безразличием и вновь ритуальным жестом опустил стекло, чтобы сплюнуть.

- Вечером я видел его брата и жену. Она утверждает, что он не виновен.

- Жену Гэса?

- Секундина. Так её называл деверь. Вы ведь её знаете?

- Знаю. Когда работаешь в разных барах, узнаешь множество людей. Я их наблюдаю, как вы - мух на стенах. Но давайте уточним одно, мистер Гуннарсон, - это не те люди, с какими я поддерживаю знакомство. - Тон его стал официальным. Такой оборот разговора внес в наши отношения скрытую напряженность.

- Я знаю, Тони.

- Так почему вы меня о них расспрашиваете?

- Потому что вы знакомы с Холли Мэй и хотите ей помочь. Между тем, что случилось с ней, и убийством Бродмена, видимо, есть какая-то связь. И, очень возможно, ключ к разгадке у Гэса Донато. А из разговора с его родственниками я вынес впечатление, что он, пожалуй, думает о том, чтобы добровольно явиться в полицию. Если осторожно связаться с ним через брата или жену…

- Не люблю наступать полиции на ноги.

- Я тоже. Но у меня как адвоката есть право попытаться отыскать Донато и уговорить его сдаться.

- Только прежде нас могут и пришить. На это есть право у всякого. - И все же Падилья был готов помочь мне. - Я знаю, где живет Мануэль.

Береговое шоссе возносилось над магистральным по путепроводу и, изгибаясь влево, выводило на него в северном направлении. Над городом низко нависали подсвеченные неоном тучи, клубясь, точно красный дым.

Магистраль наискось пересекала лабиринт железнодорожных запасных путей, мастерских и складов, сменявшихся жилыми кварталами окраины, где густонаселенные дома и дворы были втиснуты, как живая губка, между шоссе и железной дорогой. Падилья свернул на развязке и проехал под шоссе между бетонными столбами, от которых веяло такой же древностью и заброшенностью, как от арок Колизея. Где-то впереди зверем в джунглях взвыла сирена. Вой перешел в животный стон и замер.

- Черт, до чего же я ненавижу их! - сказал Падилья. - Двадцать лет чуть не каждую ночь - сирена, сирена, сирена. Собственно, я постарался выбраться отсюда в первую очередь из-за них.

Но Мануэль Донато не выбрался и жил в белом дощатом домике, который выделялся среди окружающих.

Прямоугольник газона за штакетником был зеленым, ухоженным, и его обрамляла живая изгородь из олеандров, усыпанных белыми цветами, Крыльцо освещал фонарь. Падилья постучал в дверь.

В соседнем доме припозднившиеся мальчики и девочки еще похихикивали, играя в свои игры за темной стеной олеандров. Один из мальчиков крикнул:

- Донато дома нету.

- Он еще в городе? - спросил Падилья.