Дело генерала Раевского

Я оглядываюсь и вижу, что позади меня идёт собака. Большой пёстрый дог идёт за мной, как будто мы давно знакомы. У него обрезанные уши и неотрезанный хвост. Он величиной с телёнка. Он идёт и тоже о чём-то думает, не замечая, что я на него пристально оглядываюсь. Так мы долго ходим по улицам, не вступая ни в какое общение. Мне давно уже нужно домой, но я не могу оставить собаку. Мне взять её с собой нельзя. Я живу не в собственной квартире. Я живу, вернее, я остановился у старого товарища, который панически не любит животных. Странно, как могло статься, что моим товарищем оказался человек, который так не любит животных. И вообще, может ли человек не любить животных? Может. Конечно, может, если у него нет сердца, если у человека вместо сердца механизм, скажем — часы, часы с романтическим названием «Полёт», написанным по циферблату какими-то иностранными буквами.

Мы выходим на берег. Москва-река. От воды пахнет мазутом, но блещет она при ранних подсветах зари как нечто драгоценное. В окнах кое-где зажигаются огни. А мне стыдно перед псом за то, что у меня нет своего дома, за то, что у меня друг, который ненавидит животных, за то, что вообще нет у меня друзей, к которым ночью можно прийти с бездомной собакой. Да не то что с собакой. Я сам ни к кому не могу прийти и позвонить в дверь поздней ночью.

Не торопясь, петляя по улицам и переулкам, вышли мы наконец к вокзалу. Мне стыдно перед псом подходить к подъезду и оставлять его на улице. Я даже присел на скамейку в сквере, перед вокзалом. Пёс улёгся рядом, на мелко молотый, а может быть, так усердно битый кирпич. Мне даже нечего дать собаке. Карманы мои пусты. Я ничего не прихватил от сытости со стола воскресного собрания. Пёс лежит, положив квадратную мудрую голову на далеко перед собою вытянутые передние лапы, и кажется, что ни в каких подачках он не нуждается. А на другой стороне сквера в развязных позах две молоденькие девицы расчёсывают друг другу волосы.

Па вокзале послышались первые гудки ранних электричек. В осеннем воздухе гудки звучат далеко и резко. Тишина заканчивается здесь, на берегу Москвы-реки, где некогда браво и весело обменивался сувенирами с казаками отчаянный, театрально-выспренний Мюрат, один из любимых маршалов Наполеона, великий герцог Бергский, король Неаполитанский, сын трактирщика, под барабанный бой разогнавший 18 брюмера парламент Франции. Мюрат, разбивавшийся не раз о железную твёрдость солдат Раевского, изменивший Наполеону и вновь к нему вернувшийся во времена «ста дней», разбитый австрийцами, бежавший во Францию, схваченный при высадке в Калабрии близ Пиццо и расстрелянный прямо там без судебного разбирательства. Он был, как рассказывают, красавец, необычайно общителен и столь же необычайно одинок.

Я тихо встал со своей скамейки, зачем-то поправил воротник, ещё более зачем-то причесался и тихо направился к вокзалу. Умный пёс сначала сделал вид, что ничего не слышит. Потом он медленно поднялся, сел и долго смотрел мне в спину, пока я не скрылся в толпе спешащих из метро привокзальных пассажиров.

СНЕГОПАД

1

— Понимаешь, какое дело, — сказал Олег, выслушав изложенную мною суть речи субъекта, — во многом ваш Иеремей прав. Таинственного много как в самой личности Михаила Илларионовича, так и в его поступках вокруг Царёва Займища, Бородина, Москвы, её сожжения и в его неукоснительном желании во что бы то ни стало выпустить Наполеона из России по возможности с недобитой армией. Ни у кого в те времена, я имею в виду более или менее серьёзных людей, не вызывал сомнения факт сожжения Москвы, по крайней мере Ростопчиным. Ведь все пожарные средства в столице были вывезены либо приведены в негодность. Арестанты выпущены. Винные лавки раскрыты да так оставлены. Наполеону вообще не было выгодно сжигать богатую добычу, столицу великого государства, которому великолепная возможность воспользоваться в политических и экномических смыслах представлялась неограниченная. Москва предоставляла огромные возможности влиять на экономику всей державы, ведь через неё, отнюдь не через Санкт-Петербург, шли потоки средств, товаров и общения между всеми регионами. А петербуржцам, вполне определённой части их, вывести москвичей, причём надолго, из конкуренции было выгодно.