Дело генерала Раевского

   — К нам попали старые записи, принадлежавшие, как мы думаем, — сказала Наталья, — перу Николая Николаевича-старшего.

   — Я только немного их тронул своей рукой, — добавил, как бы извиняясь, Олег, — чтобы они были доступнее восприятию современного человека.

   — Это очень тонкое дело, — заметил я.

   — Конечно, — согласился Олег.

   — Пока всё идёт очень хорошо, — успокоил я автора.

Олег же продолжал чтение.

3

«У гроба великого подвижника, основателя этого родоначального для Руси монастыря, я встретил утро с моим поводырём, согбенным годами подвижничества и смирения, некогда простого солдата на турецких кровопролитиях сражений. Он много потрудился некогда под воительными повелениями моего великого родственника, под покровительством и наставничеством личным коего я направлялся ныне на южные равнины боевые нашего царства.

Читался акафист чудотворной Киево-Печерской иконе Пресвятой Богородицы, молитвенное пение коего не может не вызвать слёз из глубины самой души у всякого, кто когда-нибудь слышал его, горел в нём, как лампада, и возносился духом к престолу Царицы Небесной. Во время акафистного пения икона сия спускается перед молящимися во всём её чудотворном сиянии. Я слушал пение божественного сего сочинения, а в ушах моих проплывали слова, сказанные мне игуменом по поводу обретения иконы сей великой. Он говорил мне тихо и медленно, стоя в полумраке у гроба преподобного Феодосия: «Пресвятая Богородица вручила икону сию четырём византийским храмовозводителям, которые в 1073 году принесли сию икону преподобным Антонию и Феодосию. Они пришли в пещеру и спросили: «Где хотите вы начать церковь?» Святые ответили: «Идите, Господь назначит место». Зодчие, удивлённые ответом таким, вопросили: «Как вы, предсказывая себе скорую смерть, места себе ещё не назначили? А ещё дали нам столько золота». Призвали тогда отцы сии подвижники братию и стали греков расспрашивать: «Скажите нам истину, кто вас послал и как вы попали сюда?» — «Однажды, когда мы спали в своих домах, — ответили зодчие, — на восходе солнца пришли к каждому из нас благообразные юноши. Они сказали нам: «Зовёт вас Царица во Влахерну». Мы пришли все в одно время в великую обитель сию и разузнали один от другого, что одни и те же слова каждый по совершенной отдельности слышали от благообразных юношей. Тогда вскоре мы увидели Царицу Небесную со множеством воинов небесных. Мы поклонились Ей. А Она сказала нам: «Я хочу построить себе церковь на Руси, в Киеве, и велю вам это сделать. Возьмите золота на три года». Мы же, поклонившись, спросили: «Госпожа Царица! Ты посылаешь нас в чужую страну, к кому мы там придём?» Она отвечает нам: «Я посылаю вас вот с ними, с Антонием и Феодосием». Мы удивились: «Зачем же, Госпожа, Ты даёшь нам золота на три года? Им и прикажи заботиться о нас, что нам есть и что пить, и нас одаришь, чем сама знаешь». Царица возразила: «Этот, Антоний, только благословит и отойдёт от этого света в вечный покой. А этот, Феодосий, отойдёт после него через два года. Итак, берите золота до избытка. А что до того, чтобы почтить вас, то никто не может это сделать так, как я. Дам вам, чего и ухо не слышало и глаз не видел и что на сердце человеку не всходило. Я Сама приду смотреть церковь и буду в ней жить». Она дала нам также мощи святых мучеников: Артемия, Полиевкта, Леонтия, Акакия, Арефы, Иакова, Феодора — и сказала: «Это положите в основание». Мы взяли золота больше, чем нам нужно было, и она сказала: «Выйдите на двор, посмотрите величину церкви». Мы вышли и увидели церковь на воздухе. Вошедши опять к Царице, мы поклонились и сказали: «Госпожа Царица, какое имя церкви?» Она ответила: «Я хочу назвать её Своим Именем». Мы не посмели спросить, как Её имя, но Она опять сказала Сама: «Богородицы будет церковь». И, давши нам эту икону, сказала: «Она будет в ней наместной». Мы поклонились Ей и пошли в свои дома, неся с собой икону, полученную из рук Царицы».

Акафист пели монахи протяжным и умилительным пением, и я как бы потерял всякую мысль о себе и где был тогда, на земле ли, на небе ли, сказать не могу. И всё моё долгое пребывание потом на землях, где мне приходилось бывать, и в казачьих дозорах, и в дерзких вылазках, и в погонях за неуловимым татарином я долго чувствовал, что в душе моей живёт это акафистное пение. И в самые тяжёлые, самые то есть существенные либо переломные моменты жизни моей, оно, эго пение, становилось явственно, почти такое же, как в то послегрозовое утро над Киевом и во глубине его одновременно.