Дело глазника

Роман Мирославович ничего не ответил и посмотрел на часы – стрелки показывали половину третьего. Вскоре они подъехали к зданию лечебницы. Это было большое трехэтажное здание, состоящее из трех корпусов и выходящее фасадом на Сибирский тракт. Дорога к нему вела через пустырь и упиралась в чугунные ворота. Сыщик расплатился и направился к входу. Над зеленой крышей главного корпуса возвышался большой крест, указывающий на то, что здесь находится церковь.

Внутри было тихо и чисто. Муромцев медленно шел по мраморному полу, осматриваясь. Из коридора ему навстречу вышел немолодой мужчина лет сорока в белом халате и белой медицинской шапочке, на красном носу блестело пенсне. Он с интересом посмотрел на сыщика, снял пенсне и, погладив бороду-эспаньолку, спросил:

– Вы, извиняюсь, к кому? Вы по записи?

Муромцев слегка поклонился, протянул ему удостоверение и сказал:

– Роман Мирославович Муромцев, из Петербурга. Я расследовал дело одного вашего пациента. С кем имею честь?

– Простите, господин Муромцев, – врач пожал его руку и улыбнулся. – Позвольте представиться – Штебе Иван Арнольдович, врач-психиатр. К вашим услугам! Давайте пройдем в мой кабинет!

Он зачем-то взял Муромцева под руку и повел по коридору в глубь здания.

– Скажите, Роман Мирославович, вы какого именно пациента имеете в виду? У нас, знаете ли, их тут много.

– Меня интересует Карельский душегуб – Петр Ерохин.

– Вот как? – удивился Штебе. – А позвольте полюбопытствовать, зачем это он вам понадобился?

– Пока я не могу вам сказать, простите. Но мне надо с ним поговорить. Как он себя чувствует? С ним можно общаться? Он вменяем?

– Поговорить можно, конечно, – Штебе открыл перед Муромцевым дверь, – проходите. Я сейчас позову старшего надзирателя Кетова, он вам лучше расскажет о Ерохине. Я могу лишь сказать, что у пациента на почве алкогольного делирия развился психоорганический синдром…

– Какой синдром, простите? – перебил его сыщик.

– Или органический психосиндром, – улыбаясь, продолжил Штебе. – Говоря научным языком, этот синдром заключает в себе следующие признаки нарушения психики человека: ослабление памяти, снижение интеллекта и недержание аффектов. В психиатрии мы называем этот синдром триадой Вальтер-Бюэля. В целом пациент Ерохин не опасен для общества, его даже можно было бы выписать и содержать где-нибудь на поселении, под присмотром полиции и врачей, разумеется. Однако, учитывая те зверства, что он совершил, выпускать его все же не стоит. Мы не возьмем на себя такую ответственность.

Штебе подошел к большому письменному столу и нажал на установленную на нем кнопку. Где-то в недрах корпуса раздался звонок. Почти сразу в коридоре раздались тяжелые шаги, и в кабинет ввалился исполинского роста человек в синем мундире и с красным, изъеденным оспой лицом. Он бросил быстрый взгляд на доктора, потом на Муромцева и, сжимая и разжимая огромные кулаки, нарочито громко спросил:

– Случилось что, Иван Арнольдович?

– Вот, Алексей, познакомься, – ответил Штебе, – это господин Муромцев Роман… э-э…

– Мирославович, – подсказал сыщик и протянул великану руку.

– Кетов моя фамилия, – прогремел вошедший.

– Очень приятно, господин Кетов. Вы надзиратель?

– Старший надзиратель!

– Алексей, господин Муромцев – следователь из Петербурга, он приехал повидать нашего Ерохина. Проводи его, пожалуйста. Больные как раз отдыхают после обеда.

– Как прикажете, – ответил Кетов и пригласил Муромцева: – Пожалуйте за мной.

Они вышли из кабинета Штебе и пошли по светлому пустому коридору.

– А где все пациенты? – спросил Муромцев.

– Известно где – в палатах, – ответил надзиратель.

– Что же, они все время в палатах?

– Так положено, чай, не санаторий здесь какой. У нас не забалуешь. Все под замком! – Кетов похлопал по связке ключей, висевшей у него на поясе. – На прогулку выводим, кто не буйный и если погода хорошая. Некоторые арестанты работают, чтобы совсем с ума не сойти, хотя куда уж дальше! Кстати, Ерохин ваш сейчас в мастерской. Доктор Штебе говорит, что трудотерапия хорошо на него влияет. Сюда, направо.

Они свернули и оказались в другом крыле больницы, где находились процедурные кабинеты. Сейчас в них было пусто и тихо. Муромцев с интересом заглядывал в каждый через стеклянные двери.

– Все процедуры доктора проводят по утрам, – объяснил Кетов.

– Скажите, как он себя ведет? – спросил Роман Мирославович.

– Ерохин-то? Тихий, как овечка. Молится все время да плачет иногда. Видать, грехи душу терзают.

Кетов отомкнул белую массивную дверь и вошел первым, Муромцев последовал за ним. В просторном зале было несколько человек в больничных халатах. Ерохина он узнал сразу – тот сидел на стуле и плел веревки. У ног его лежала довольно большая бухта пеньки. Руки его быстро сплетали тонкие концы, губы все время что-то беззвучно шептали.

Муромцев тронул Кетова за рукав и тихо спросил:

– Вы могли бы нам с ним отдельный кабинет выделить?

– Вообще-то не положено, – неуверенно ответил надзиратель, – ну, да бог с вами, идемте.