Дело глазника

Ступа отправил несколько человек в подвал, где ночевал Емеля, других послал в разные стороны Чертовой горки, а сам с Муромцевым отправился к помойке, где в отбросах рылись несколько человек. Они сказали, что Емелю не видели, и где он, не ведают. В подвале его тоже не оказалось.

Через час поисков вдруг послышался крик, и вскоре к следователю и Ступе, прихрамывая, приковыляла визжащая старуха. Муромцев заметил, что у нее на все лицо было красное пятно от ужасного ожога.

– Ты чего орешь, Тимофеевна? – спросил ее Ступа. – Черта увидала?

– Ой, Ступочка, увидала, да не черта! Там он, в канаве лежит!

– Да не ори ты, толком скажи – кто лежит?!

– Емеля! Емеля наш, Старец, лежит! В канаве, у ручья Гнилого!

Муромцев, не дожидаясь Ступу, бросился в ту сторону, куда показала Тимофеевна, и вскоре нашел пропавшего. Тот лежал на спине, почти полностью увязнув в жидкой зловонной грязи, что стекала в канаву. Роман Мирославович зажег шведскую спичку и склонился над телом. Голова была отрезана, одна глазница зияла кроваво-черной пустотой. Сухонький старик со сложенными на животе желтыми руками напоминал святого мученика со старых икон. Стало понятно, отчего его прозвали Старцем.

Вскоре вокруг тела собрались почти все обитатели Чертовой горки. Они крестились и шумно обсуждали жуткую находку. Последней приковыляла Акулька и запричитала:

– Ох, Емелюшка, он ведь как с картинки был писаный, все к господам побираться ходил, никто больше не ходил, окромя него! А он и теперича все одно как картиночка!

Муромцев сунул Тимофеевне заслуженный рубль и обратился к Ступе:

– Надо послать кого-нибудь за околоточным!

Ступа кивнул, подозвал Тимофеевну и протянул руку. Та нехотя вытащила из-за пазухи бумажку и отдала ее старику.

– Иди, Микитку позови! – сказал ей староста и повернулся к Муромцеву: – Микитка – посыльный наш. Ежели что у нас случится, его посылаем.

Через минуту прибежал паренек лет двенадцати. Роман Мирославович сунул ему копейку и приказал бежать в Водники за околоточным. Мальчишка убежал, а Муромцев отошел от зловонной канавы и закурил, угостив также Ступу.

Сыщик, как завороженный, смотрел на тело Емели, и все яснее к нему приходило понимание того, что вся теория, с таким трудом разработанная его отделом, никуда не годится. А несчастный художник, скорее всего, невиновен в убийствах. «Что ж, начнем с чистого листа», – подумал он с досадой и подозвал Акульку:

– А что за господин ходил сюда? Что выспрашивал?

– Ой, барин, память у меня совсем уж плохая, не помню я, – ответила старуха. – Разве что одежда вся черная была, закутан с головы до ног, как демон какой. И ящик при нем черный, как гроб!

– А голос, лицо?

– Рожи-то и не видать, все закутано. А голос противный, то пищит, то сипит, говорит то с запинкой, то со спотычкой, так и не понять ни шута. Пальцем-то тыкнул на Емелюшку и повел горемыку! Никто и не видал-то, я одна!

Глава 23

Уже в кромешной тьме Муромцев вернулся в город. Доехав на извозчике до центра, он решил пройтись, несмотря на совершенно испортившуюся погоду: дождь сменился мокрым снегом, и его тяжелые хлопья покрывали раскисшую от дождя улицу. Роман Мирославович спрятал руки в карманы намокшего пальто и шел, сам не зная куда – в «Аврору» не было смысла, еще больше не хотелось появляться в полицейской управе. Остановившись на мосту, он попытался прикурить папиросу, однако та мгновенно намокла, а ветер задувал огонь спички. После третьей попытки он выбросил папиросу в речку и пошел дальше.

Какое-то время Муромцев шел, глядя лишь себе под ноги. Деревянные тротуары ушли под воду, и в зеркале луж, сменяя друг друга, отражались беспокойные огни газовых фонарей, недостроенный фонтан и панно на стене главной площади, где губернатор подобострастно падает в объятия его императорского величества. Словно не замечая всего этого, Муромцев довольно долго бродил по городу, удрученный своим профессиональным провалом. К тому же вернулась головная боль.