Дело княжны Саломеи

— Простите меня, — искренне взмолился Максим Максимович. — Я пытался утешить вас в потере четвертого ребенка тем, что пережил безвременную смерть двоих. Отныне я не буду столь самонадеянным, не стану предлагать воду тому, кто купается в океане.

Глава 25

От князей сразу же отправились в Мариинскую. Василий Михайлович еле вырвался из операционной и перед обходом на скорую руку перекусывал. Не доев баранку, профессор тут же рассказал, что происходило в больнице ночью и утром. Призоров доставил раненого почти сразу, но, к сожалению, было слишком поздно, чтобы спасти несчастному юноше руку, кисть пришлось ампутировать. Попутно, с уважением отметив выдержку и стойкость молодого человека, профессор высказал надежду, что здоровый, крепкий организм сможет победить начавшееся заражение крови.

— Впрочем, все не так уж плохо, — потирая руки, заверил Копейкин компаньонов. — Думаю, теперь дело зависит от него, а силу воли он продемонстрировал недюжинную.

— Вопрос в том, найдет ли он причину, чтобы захотеть жить, — покачал головой Максим Максимович. — Потерять отца, брата, любовь всей своей жизни, правую руку, наконец! Не знаю, не знаю…

— Все так плохо?

— Где господин Призоров?

— Присматривает за больным. Ни на секунду не отошел, так и сидит перед кроватью на стуле.

— Ну, пойдем и мы навестим беднягу, — встал Грушевский. — Да, Вася, что с «Голубым огнем»?

— Это тот же самый яд, который был обнаружен в крови княжны и горничной. Страшно заразная штука. Я даже и не знаю, могу ли чувствовать себя в безопасности, когда по улицам бродят эксцентричные дамочки с такими вот игрушками в сумочках! И ведь где-то они достают эту гадость! Я разбавил бриллиантином дистиллированную водичку, чтобы на первый взгляд не очень отличалась от той мерзости, что мы вынули из тайника.

Профессор достал из ящика стола нож и передал Тюрку. Грушевский не терял надежды, что кинжал удастся вернуть обратно в необъятные недра сумочки мадам Чесноковой-Белосельской. Перед дверью палаты, отведенной для арестованного, стоял на карауле полицейский. У кровати больного, прикорнув на стуле, похрапывал Призоров. Зиновий лежал на подушках, уставившись невидящим взглядом в потолок. Перенесенные мучения и душевная боль словно сняли с его лица замки, скрывавшие все эмоции этого не очень красивого, но странно притягательного молодого человека. Массивный тяжелый лоб говорил о долгих размышлениях, поисках чего-то важного. Глубокие темные глаза сверкали отблесками внутренних бурь. Пожалуй, была доля истины в характеристике Зиновия, данной ему Ольгой Николаевной, это лицо воина. Уже сейчас это решительный, суровый и сильный человек, а ведь до полного возмужания у него есть еще немало времени.

— Как вы? — спросил участливым, искренним тоном Грушевский.

— Я созрел. Валяйте, — все так же не отводя глаз от выбранной точки на потолке, пригласил Зиновий. Похоже, ему было совершенно все равно, на какие вопросы отвечать и с кем говорить, хоть с жандармом, хоть с архангелом Михаилом.

— Кто стрелял в княжну и что за знак на пуле? — моментально проснувшийся Призоров сразу ухватился за предложение. Чего нельзя отнять у чиновника, так это наглости, усмехнулся про себя Грушевский. Он обернулся к Тюрку и кивнул на Призорова, мол, экий пройдоха!

— Кто не дурак, легко догадается, что стреляли в меня. Не бином Ньютона, — устало закрыл глаза раненый. Вопрос не показался ему неожиданным или интересным. — Почему промахнулись, не знаю. Клеймо известно даже детям. Знак боевой пятерки. Максималисты. Расстреливают врагов народа. «Каратели». Дальше.

— Так вы с ними разошлись? — недоверчиво уточнил Призоров. Максим Максимович переглянулся с Тюрком. Эту возможность они упустили.

— Нет. Я с ними не сходился, — твердо поправил Зиновий.

— Зачем вы отстреливались при аресте? — искренне удивился Грушевский. Призоров раздраженно стрельнул красноречивым взглядом в его сторону, чего, мол, вмешиваетесь в процесс допроса?!

— Они не представились. Платье штатское. Думал, боевики. — Юноша и не пытался обвинять, а чиновнику стало совестно. Теперь он оглянулся на Грушевского уже виновато. Действительно, в этот раз жандармы повели себя почти так же, как преступники, которые стреляли в Зиновия и ранили княжну. — Убивать не хотел, вся обойма в воздух.

— Вы опознали человека, в теле которого нашли пули с клеймом? — Тюрк подхватил нить разговора, ускользнувшую от смущенного чиновника.

— Брат Яков, — не напускное равнодушие к смерти близкого человека сквозило в презрительном тоне допрашиваемого. В этом ответе отразилось все неуважение к высокомерному чистоплюю, мелкому и ничтожному в глазах того, кто готов был потягаться с судьбой за подлинные ценности — истинную любовь и славу, достойную древних героев.

— За что его могли убить?

— Не знаю. Он не был другом правительства. Напротив. В типографии отца тайно печатал прокламации и фальшивые документы. Конечно, только для тех, кто мог платить. Эсеры, эсдеки. Разные. Опасные людишки, особенно для того, кто боится боли и презирает невежество.