Дело Корнилова

Теперь на фоне разыгравшихся потом событий эти «кондиции» (составленные Завойко) делают впечатление далеко не такое наивное, как 20 июля 1917 г. Тогда, если отнестись к ним серьезно, официальное обсуждение этого ультиматума ген. Корнилова, действовавшего «уже как Верховный Главнокомандующий», с неизбежностью должно было повлечь за собою только одно (см. пункты 1-й и 2-й условий): немедленное устранение ген. Корнилова от должности с преданием суду по законам военного времени. А между тем во всем этом документе чувствовалась такая элементарная неграмотность в вопросах государственных, что просто рука не подымалась на этого мужественного солдата, подписавшего документ, явно подсунутый ему «случайными людьми». Ведь тогда я вполне еще присоединился бы к мнению, высказанному впоследствии кн. Г.Н. Трубецким: «Общее мое впечатление, – писал князь о Корнилове, – таково: он прежде всего солдат и в сложных политических вопросах разбирается мало и в этом отношении в нем ярко выразилось то, что было свойственно и всему командному составу… Я помню, что, прочтя эти условия Главковерха, я сейчас же показал телеграмму Савинкову и Барановскому. Оба они сказали, что на это не стоит обращать внимания, а Савинков добавил, что в этом выступлении он видит опять влияние вредных авантюристов, ютящихся около генерала и, что после соответствующего разъяснения Корнилов поймет свою ошибку».

Если к этому же вспомнить, что тогда «все и вся» обращались к Временному Правительству только с «требованиями», что это была единственная принятая форма общения с властью, форма вполне понятная после долгого рабства у людей, опьяненных свободой, форма, которой пользовались и уличный митинг, и Совещание членов Государственной Думы, органы «революционной демократии» и главный Комитет Союза Офицеров, – если все это вспомнить, то будет понятно, почему к условиям Корнилова я отнесся только, как к словесности. А если еще учесть то, исключительно трудное положение на фронте, которое требовало к себе чрезвычайно бережного отношения, требовало не «политики», а военного искусства, то, я думаю, всякий беспристрастный человек поймет, что ничего другого я и не мог сделать с этой телеграммой Корнилова, как только оставить ее у себя на столе!

Совсем другого рода было уже дело о генерале Черемисове. На этот раз передо мной была уже не словесность, а совершенно определенное действие, на которое, по моему мнению, должна была последовать немедленная реакция со стороны верховной власти.

Сам ген. Корнилов так излагает в своих показаниях следственной комиссии этот свой черемисовский «конфликт» с Врем. Правительством.

«19 июля постановлением Врем. Правительства я был назначен на пост Верховного Главнокомандующего. В ответной телеграмме я изложил те условия, при которых я считаю возможным принять этот пост. Вспомните уже как. Одним из них являлось полное невмешательство Врем. Правительства… и в назначение Высокого Командного Состава. В ответ на эту телеграмму я получил телеграмму от Военного Министра, что за мной признается право назначения моих помощников, а на следующий день из агентских телеграмм узнал, что без моего представления и без моего ведома Главнокомандующим юго-западным фронтом назначен ген. Черемисов. Я вынужден был обратиться к Военному Министру с телеграфной просьбой отменить сделанное назначение, предупредив, что я иначе не признаю возможным принять на себя Верховного Командования. 20 июля я послал к Савинкову телеграмму о том, что до получения категорического ответа на мои телеграммы я в Ставку не выеду».

Во-первых, одновременное назначение генералов Корнилова и Черемисова последовало Указами Прав. Сенату от 18 июля, т. е. до посылки Корниловым своих условий, а следовательно, мой ответ на телеграмму ген. Корнилова от 19 июля к тому, что произошло 18 июля, отношения иметь не мог.