Дело магазинной воровки. Дело о тонущем утёнке. Дело о зарытых часах

А когда место свидетеля занял сержант Голкомб и, желая скрыть свою ошибку, с такой уверенность давал показания о пулях, я использовал замечательную возможность и заставил его — пусть невольно — сослужить службу правосудию.

Честно говоря, Вирджи, я не знаю, как бы все сложилось, если бы обвинение почуяло, в чем кроется правда, и провело настоящее расследование. Они бы арестовали вас, предъявили вам обвинение в убийстве, и вам пришлось бы доказывать, что вы действовали подлинно в интересах самообороны. Но в данных обстоятельствах это бы звучало не очень убедительно. Когда человека убивают в собственном доме, трудно доказать необходимость самообороны,

— Знаю, — кивнула Вирджиния и снова заплакала.

— Но сержант Голкомб полагал, что ошибся, и вручил эксперту по баллистике не ту пулю. С какой стороны ни посмотри, обвинять его трудно. Подобное заключение было вполне естественно. А от полицейского трудно ждать, что он проявит особую совестливость и позволит убийце избежать наказания только потому, что он, Голкомб, перепутал пули, врученные ему хирургом при вскрытии.

Но, выступая в качестве свидетеля, сержант Голкомб держался с такой вызывающей самоуверенностью, что я увидел блистательную возможность повернуть дело так, чтобы вас никогда не отдали под суд.

— A-почему я неподсудна? — поинтересовалась Вирджиния.

— Вас никогда не смогут отдать под суд за убийство Остина Галленса, пока не докажут, что его убили из револьвера, спрятанного вами в ящик стола в конторе. Единственный способ уличить вас — заново исследовать пулю, извлеченную из тела Галленса. А это значит — снова заслушать показания сержанта Голкомба, а его самоуверенность исключает его появление в качестве свидетеля, иначе он сам станет о'бвиняемым по делу о лжесвидетельстве и всеобщим посмешищем. Он на такое никогда не пойдет.

— Так, стало быть, они ничего не могут со мной сделать?

— Ничего, если будете помалкивать. Я прошу вас никогда и никому не рассказывать о том, что произошло.

— Я вовсе не хотела прятаться за спиной тетушки, — заметила Вирджиния. — Я собиралась явиться в суд с признанием. Я…

— Знаю, что собиралась. — Мейсон похлопал ее по плечу. — Но я знаю и то, что ваша тетушка все выдержит. Выше голову, Вирджи, я вправе ждать от вас такого же умения владеть собой, какое проявила она. Вы здесь, по существу, были пленницей. Теперь с этим покончено. Можете вернуться, позвонить по телефону.

— А как… как она приняла приговор? — спросила Вирджиния.

— В своем духе… — Мейсон усмехнулся. — Сразу после приговора подъехала на своем кресле к скамье присяжных, поблагодарила их, а потом так же невозмутимо подкатила к столику с вещественными доказательствами, вытащила свое вязанье из сумки и продолжала работу над вашим свитером.

Вирджиния грустно улыбнулась.

— Даже если бы приговор был другой, она бы поступила точно так же.

— Да, — задумчиво протянул Мейсон, — пожалуй, вы правы, — и, обернувшись к Делле Стрит, пожаловался: — Я умираю с голоду. Едва я вышел из зала суда, я поспешил к вам. Пришлось протискиваться сквозь толпу желающих взять у меня интервью, пожать руку, сфотографироваться. Так где мы поедим, когда и что?-

— Поедим в маленьком ресторанчике напротив отеля, потому что здесь ресторан закрыт. Скорей всего, нам подадут гамбургеры, а отведать мы их сможем, как только Вирджиния примет душ, сполоснет лицо и поймет наконец, что у нее нет причин плакать.

— Боюсь, что на это у меня уйдет слишком много времени… К тому же мне совсем не хочется есть. Идите-ка вы вдвоем… Мне надо позвонить.

— Я весь день боролась с этим воплощенным отчаянием, шеф. Дайте мне отдохнуть минут пятнадцать. Идет?

— Хорошо, — ответил он. — Жду вас в вестибюле.

Глава 20

Мейсон обхватил рукой талию Деллы, они прошли под аркой к шоссе, по которому мчался поток автомобилей с зажженными фарами. На противоположной стороне ярко горела красная электрическая вывеска «Гамбургеры».

— Трудный выдался денек? — посочувствовал Мейсон.

— Очень трудный. Нервы у Вирджинии совсем расшатались, она просто не могла совладать с собой.

— Я опасался, что так оно и будет.

— Вы верили, что вам удастся добиться оправдательного приговора?

— Да, у меня была изрядная доля уверенности. Испортить дело мог только сержант Голкомб, если бы он вдруг раскололся на допросе и выступил с чистосердечным признанием.

— А вы не опасались, что он вдруг возьмет да признается?

— Ничуть, а вообще, если разобраться, особой вины за ним нет. Почти каждый поступил бы так же в подобных обстоятельствах. Особенно те, кто заранее считает адвоката своим противником.

— А как вы думаете, они предпримут попытку арестовать Вирджинию?

— Вряд ли. Я им подсунул Пита Ченнери: он был на месте убийства в момент его свершения. Полиция заявит, что стрелял он, что, вероятно, Пит Ченнери, намеренно проникнув в контору Трента, прихватил револьвер, убил Галленса, украл бриллианты, а потом, положив револьвер на место, ударился в бега.

— Так что же будет, когда его схватят?