Дело марсианцев

Из парикмахерской француза Пьера, что находилась в десяти саженях, наискосок на другой стороне улицы, помахивая тростью вышел молодой франт в плаще самого модного в Париже цвета caca-dauphine. На свой скромный короткий парик он нахлобучил шляпу à la quaker. Подняв недовольную физиономию к низким серым небесам, он вытянул ладонь, будто опасаясь моментального ливня, а затем поправил и без того идеальные белые локоны.

Тут-то в сознании Тихона и прозвучал неслышимый щелчок. Если до этого он рассеянно оглядывал всю улицу, почти не видя ни людей, ни экипажи, то в малую секунду образ молодого хлыща совместился в его голове с одним из ночных татей. Тонкие усики и острый, будто целиком костистый нос!

Одним глотком осушив коновку с холодным чаем, поэт с треском вскочил со стула и кинулся к выходу из трактира.

– Деньги! – вскричал ему вслед кравчий.

– Запиши на мой счет!

Ему не впервой было покидать заведение так поспешно, разве что раньше он почти всегда был сильно пьян и просто опасался за сохранность меблировки и здоровья надоедливых посетителей.

Выскочив наружу, Тихон успел заметить, как хлыщ, небрежно постукивая тростью по сосновым доскам, удаляется в противоположную от Главного проспекта сторону. Увильнув от кареты, поэт перебежал улицу и быстрым шагом стал настигать татя. Отчего-то ему казалось, что другой такой мерзкой физиономии в целой губернии не сыскать, а потому и сомнений в опознании быть не может.

Он собирался неслышно настичь врага и огорошить того рывком за плечо, чтобы увидеть, как на роже кошевника расползается страх и отчаяние, но тот словно почуял звериным нюхом близкую опасность и обернулся. А может, расслышал звонкие причитания извозчика, что едва не переехал графа Балиора, и решил поглядеть, что за его спиной происходит.

Действия татя были мгновенными: нимало не промедлив, он помчался прочь от Тихона, позабыв обо всякой щеголеватости.

– Стой, мерзавец! – вырвалось у поэта.

Упустить негодяя было никак невозможно, и Тихону пришлось помчаться за ним что было сил. Уже через полминуты он покрылся обильным потом и почуял предательскую слабость в ногах, но ходу не сбавил, потому как врагу не удавалось от него оторваться – и надежда настичь татя подогревала азарт преследования наподобие ловитвы. Да и досадно было бы признаться в собственной слабости.

Тяжелые часы больно били поэта в пах, и пришлось зажать их в ладони. Этой же рукою он придавил к бедру шпагу – сдергивать ее с пояса было рискованно, еще прикончишь в горячке мерзкого усача.

Прохожие шарахались в стороны, а дети с гувернантками так и кричали, показывая ручонками на бегущих по улице безумцев и призывая на помощь жандарма.

– Держи вора! – завопил Тихон. Он уже задыхался от гонки и понял, что пора призвать на помощь посторонних. – Он украл у меня золотой червонец! Половину в награду, кто его завалит!

– Это убийца! – услыхал он в ответ от врага. – Спасите, он хочет заколоть меня! Он всех прирежет, берегитесь!

– Проклятый ворюга!

– Остановите убийцу!

Мимо промелькнула богадельня с десятком испуганных стариков на скамьях подле ее входа, потом каланча, лавка пимоката, а сразу вслед за нею кошевник снова обернулся и оценил подвижность Тихона. Прохожих почти не было, да и те жались по стенам и не собирались вмешиваться в погоню. Это вынудило усатого резко сменить тактику. Он вдруг свернул в проулок между домами и пропал из виду, но Тихон не замедлил бега, хотя пот уже застил ему глаза, а легкие шумели как мехи – нет, он живо представлял муки Манефы и страдания раненого друга, что вливало в него добавочные силы. Злодей должен быть пойман!

Придержав свободной от часов и шпаги рукой спадающий на ходу парик, Тихон свернул в тот же вонючий закуток и был встречен мощным ударом трости в лоб. По счастью, руку он опустить не успел, да и съехавшая на лоб шляпа смягчила удар. Поэт исхитрился вцепиться в трость и дернул ее на себя, отчего тать потерял равновесие и поскользнулся на отбросах.

– Попался, изверг! – свирепо взвыл поэт и занес трофейную трость, вознамерившись припечатать врага по макушке и разом обездвижить его.

Но не тут-то было. Хоть и поскользнувшись, тать не утратил звериной гибкости, только аглицкую шляпу потерял – головной убор после замысловатого движения отлетел в сторону и покатился по грязи. Сам же злодей изловчился и ударил Тихона ногою в колено, отпрыгнул прочь и вновь припустил по узкому проулку. Парик у него при этом едва не слетел, но он прижал его пятерней.

Трость же вхолостую врезалась в дровяную стену и вышибла из нее мелкую щепу, и только. Тихон было дернулся вслед врагу, уже предвкушая жестокую расправу, потому как тот явно спотыкался. Видно, собственный удар повредил кошевнику ступню. Увы, Тихон пострадал больше! Едва лишь сделав попытку побежать, он вскрикнул от боли и тотчас оперся о трость – проклятый тать так сильно ушиб ему колено, что сделать хоть шаг было мучительно больно.