Дело марсианцев

– Еще чего удумала! – возмутилась Глафира.

– А что? Про девичьи перси очень неплохо у мсье графа получается.

– Постыдилась бы!

– А что, ты разве в альбом к себе ничего не переписала? Забобоны какие-то. Ладно, Тиша, коли с нами такая застенчивая особа, почитай что-нибудь совсем детское.

– Отчего это детское? Мне уже шестнадцать в августе исполнилось.

– Ну, ты же про плотскую любовь не желаешь слушать, какая между взрослыми людьми случается.

– Как тебе только не совестно такое предлагать? Должно же быть что-то у незамужней девушки тайное, которое только ее супругу позволительно знать!

– Да какие у нас с графом могут быть тайны? Вон как он меня ночью-то согревал, прямо страсть.

– Господь вам судья, говорите что хотите, только я уши заткну, – с дрожью в голосе проговорила Глафира. – Стыдно должно быть фривольные вирши прилюдно читать, которые для домашнего только альбома и годятся.

– Стихи, стихи! – дурашливо вскричала Манефа. – А то спать не буду, вот вам крест, примусь чихать и сморкаться. Что молчишь-то, Тиша?

Тот протяжно выдохнул, не видя способа ублажить разом обеих девиц. Манефа была дорога ему как возлюбленная, подарившая ночью подлинное счастие, пусть она и насмехается над поэтом то и дело. Глафира же была сестрою близкого друга и вызывала в Тихоне чувство, сходное с братским. Обидеть ее хоть словом казалось ему кощунственным.

– Ладно, слушайте, – обреченно молвил он и принялся читать самое свое, пожалуй, невинное стихотворение – из срамных, «понятно», а не тех, что он тщился сочинить для журналов.

Речь в нем, как водится, шла о встрече двух одиноких людей, которая с неизбежностью завершилась более близким знакомством – и вот каким возвышенным образом:

…И самым кончиком мизинца
Коснулся вашего чела,
Сказав: «Замрите! Тут кружится
Не то оса, не то пчела.
Её я прогоню. Уйди же,
Ужасный маленький аспид!
А Вы, сударыня, я вижу,
Решили – у меня… свербит?
Напрасно, я простой прохожий,
Взыскующий, чтоб жала яд
В такой чудесный день погожий
Не отравлял бы всех подряд…»
Я не просил у Вас прощенья
За этот вызов роковой,
Весь озабочен впечатленьем,
Что произвел своей игрой.
А Вы, признательности полны,
На грудь мою упали вдруг
И к берегу, вздымая волны,
Свели. И увлекли на луг.

В общем, ни единого неприличного слова Манефа от него не дождалась, если рассчитывала. Не раз она хихикала, порой весьма громко, Глафира же напряженно молчала, не издав ни звука.

– Вот и все, – сказал поэт.

– У-у-у, – протянула девица Дидимова и свистнула. – Где про любовь-то? Про жаркую любовь где? С поцелуями и прочими сообразными штучками.

– А про что были стихи? – удивилась Глафира.

– Любви без телесной близости не бывает, милая девушка.

– Бывает! Я, например, Тихона Ивановича с самого детства бескорыстно люблю, платонически, в отличие от некоторых.

Вместо ответа Манефа оглушительно засмеялась, что вызвало у нее глубокий натужный кашель – Глафире даже пришлось постучать больной между лопаток, чтобы унять жестокий приступ. Проделала она это едва ли не с остервенением, будто мстя за грубую насмешку над своим светлым чувством.

– Довольно! – не вытерпела Манефа.

Ту и граф Балиор счел нужным вмешаться, строго высказав девицам на неподобающее поведение и неуместный спор. Ему было досадно, что Манефа не оценила подлинной красы стихотворения, ожидая от Тихона голимой похоти. А вот реплика Глафиры Маргариновой, напротив, породила в душе поэта благодарную теплоту.

Он еще долго, как погас огарок свечи и установилась тишина, лежал в темноте и не мог отойти ко сну, и ворочался, переживая нелепые и жуткие перипетии сегодняшнего дня. Еще он представлял, как обе девицы лежат рядышком под одеялом, такие близкие и недоступные одновременно. Ему чудился едва слышный шепот и смешки, как будто они обсуждали между собою что-то забавное. «Неужто болтают на ушко? Что у них общего? Нет, с чего бы?..» От таких дум он старался поскорее избавиться, но лишь шелест возобновившегося дождя наконец принудил его отправиться в гости к Морфею.

Следующее утро оказалось на удивление солнечным. Тихон проснулся от луча света, что посягнул на его ложе, и негромкого звона посуды. Обе девы уже пробудились, но если Глафира суетилась у печи с кастрюлею, то Манефа пока нежилась на полатях. Может, она и вовсе не собиралась слезать с них.

– А вот и граф Балиор восстал ото сна, – заметила праздная девица.

– Доброе утро, Тиша! А твои вещи высохли… Я с них грязь как могла оттерла.