«Дело» Нарбута-Колченогого

– А я до вас редактором… Только, знаете, я не хочу, чтобы сверху командовать. Это не годится… Редакция сама пусть скажет – как это, или оставляет, или нет. Верно же-ж? а? Чи що?..

В.И. Нарбут

Владимир Нарбут и Серафима Суок

Уж больно хороший был парень, избрали его единогласно. Только и это не помогло. Затосковал он. Талантливый был, блестящий поэт, но передовицы его изводили.

Он писал, черкал, чесал зачем-то ногу, опять писал, опять черкал, комкал и швырял бумагу, а на третий или четвертый день взял чемодан и сообщил:

– Не… скучно у вас, ребята… И какой же я для вас, скажите на милость, редактор?.. Такие ребята… сами справитесь… Верно же-ж? А?..

И подался в Одессу».

А в Одессе в то время начали постоянно проводиться многолюдные литературные вечера, на которых выступали молодые местные поэты, читавшие перед аудиторией свои стихи и участвовавшие в шумных дискуссиях. Живший некоторое время в Одессе прозаик Константин Паустовский впоследствии так описал в своей «Повести о жизни» одно из таких мероприятий:

«…Мы с трудом прорвались с Изей и Яшей Лифшицем в зал на вечер поэтов. Там среди неистового шума, смеха и лёгкого свиста поэт Чечерин кричал грубым басом свои стихи.

Шум немного стих, когда на сцену вышел поэт Владимир Нарбут – сухорукий человек с умным, жёлчным лицом. Я увлекался его великолепными стихами, но ещё ни разу не видел его.

Не обращая внимания на кипящую аудиторию, Нарбут начал читать свои стихи угрожающим, безжалостным голосом. Читал он с украинским акцентом:

А я трухлявая колода,
Годами выветренный гроб…

Стихи его производили впечатление чего-то зловещего. Но неожиданно в эти угрюмые строчки вдруг врывалась щемящая и невообразимая нежность:

Мне хочется про вас, про вас, про вас
Бессонными стихами говорить…

Нарбут читал, и в зале установилась глубокая тишина.

На эстраде, набитой до отказа молодыми людьми и девицами, краснела феска Валентина Катаева.

Эстрада подозрительно потрескивала, даже покачивалась и, очевидно, собиралась обрушиться.

– Неужели это всё поэты? – спросил Яша Лифшиц. У него была склонность задавать наивные вопросы. – Тут их хватит на целое государство среднего европейского размера…»

Там же в Одессе Нарбут встретился в один из дней с уже известным тогда поэтом и стиховедом Георгием Шенгели, которого он знал ещё с 1918 года по Харькову. На этот раз они оба активно участвовали в литературной жизни Одессы и вместе печатались в журнале «Лава», который сам же Нарбут и редактировал. Тогда же он написал коротенькую рецензию на книжку Георгия Шенгели «Еврейские поэты», в которой он ёмко и ярко говорил: «Небольшая книжка, в 13 поэм, даёт полное представление о том неоклассицизме, который вылупился из скорлупы акмеизма».

Какие бы акмеистические или революционные стихи не писал сам Владимир Нарбут, но всем другим поэтам он всегда старался протянуть свою руку и поддержать их на творческом пути, даже если их стихи ему не нравились. Когда по предложению Багрицкого Семён Липкин прочёл Нарбуту свои юношеские стихи, тот определил их как очень слабые: “Очень слабо, от-от, совсем слабо, ещё хуже, чем у Блока”. При этом было видно, заметил Липкин, что «петербуржец-акмеист никак не мог – или не хотел – избавиться от украинского акцента, хотя черт малороссийского шляхтича, каким он был по происхождению, я в нём не замечал».

Наверное, поэтому в рецензии на появившийся в Харькове в 1921 году сборник «Земля советская», входившие в который стихи Владимира Нарбута принадлежали к одесскому периоду, было сказано, что: «В старые формы акмеизма, в которых застыли многие наши поэты, Вл. Нарбут сумел влить живое содержание, искренность чувств и неподдельный революционный энтузиазм».

Ещё запомнилось, говорил Липкин, как Нарбут рассказывал о поэте Рукавишникове: «От-от… нарисует уазу (то есть – вазу), упишет у неё стихи про ту самую уазу… Аполлинеру подражал. Оригинально, конечно, но наывно».

В 1922 году Нарбут ездил с Георгием Шенгели из Одессы в Севастополь, где они от имени советского информационного агентства «Юг-Роста» навещали известного фельетониста Власа Дорошевича, о котором Владимир потом опубликовал в третьем номере харьковского журнала «Художественная мысль» очерк «Король в тени», в котором он писал: «Бухты, спокойные и домашние, – может быть потому, что горла их слишком узки, на выщербленных берегах ютятся белые домики, а вода густая и зеленоватая, как олеонафт; кривые, взбегающие ящерицами в гору и скатывающиеся вдруг к базару, улицы; известковые террасы, пересечённые ступенями и ступеньками, а по бокам, в молочном тумане, важные лысые горы; сырой отяжелевший от тумана ветер, лениво перебирающий оборванные провода и гладящий ткнувшееся мордой в выбоину орудие; обгорелые пролёты окон огромного корпуса Американского Красного Креста и присмиревшие вдоль тротуаров особняки».

В это время они с Шенгели опять печатались в одних и тех же изданиях.