«Дело» Нарбута-Колченогого

Художник Михаил Бойчук в июне 1919-го устраивает приём у себя на Татарке.

«На столе террасы расставлены блюда – галушки с творогом, пшеничная каша с картофелем и салом, вареники – вареникам несть числа, и все с крупными розовыми вишнями, и сметаны кувшины, – вспоминает тот день художник Георгий Лукомский. – Весело было. Радовались всему. Забыли о печали, заботах. Темнело. Неспокойно было на улицах ночью: недавно забили Мурашко. Все поспешили домой. Напиться воды захотели. Не все. Только Нарбут и ещё один художник. Яд пили: холодная вода из колодца была полна бацилл тифа. Вскоре оба заболели. Одинаково. И долго Нарбут мучился в тифу».

Фёдор Эрнст подаёт другую версию этого момента: «В перерыве между двумя блюдами Нарбут выпил сырой воды из ванны, где запасливые киевляне держали в то время воду на случай, если её не станет в водопроводе. В результате – брюшной тиф».

Болезнь дала осложнение – возвратный тиф, за которым воспаление печени и желтуха. Стало не хватать денег – заказов почти не было. Вместе с Модзалевским начали распродавать предметы, которые ещё год назад повсюду скупали. Но спрос на них стал невелик – повсюду было безденежье.

В декабре 1919 года Киев в третий раз занимают большевики. Нарбут выпрашивает для академии большой дом на углу Крещатика и Думской площади – нынешний Майдан Независимости. От должности ректора он отказывается, поскольку ему передвигаться становится всё труднее и труднее. Крепит к своей кровати доску и рисует полулёжа. Когда в доме в Георгиевском переулке устраивают выставку профессоров и учеников Украинской Академии искусств, он экспонирует одну из своих последних работ – рисунок «Фортуна». Однако не решается появиться на открытии – слишком плохо выглядит и чувствует себя.

27 марта 1920 года проходит последняя вечеринка в жилище Георгия Нарбута. Собирается около 30 человек, пьют «спотыкач грабуздовськый», «водку ныковськую», «солодуху ректорьску» – всё из коллекционных бутылок хозяина.

«Нарбут сидел в торжественном кафтане на широченном диване из карельской берёзы и весь сиял, весь дрожал от счастья, – вспоминает тот вечер Фёдор Эрнст. – Ставили пародию на постановку Малого театра, причём актёры ломали руки и завывали загробными голосами. Меня Нарбут заставил одеться в женское платье и танцевать какой-то дикий вальс. В 3 часа ночи Нарбута положили спать, но гости не разошлись до утра».

Его здоровье продолжало ухудшаться. Хирург вырезал ему камни из желчного пузыря.

«Печень ни к чему – хоть выбрось», – сказал он, когда всё закончилось.

Под Киевом в это время шли бои: армия УНР наступала на большевиков…

Через 10 лет ученик художественной академии Роберт Лисовский так опишет в «Воспоминаниях» свой последний разговор с Георгием Нарбутом: «Доносилась сильная орудийная стрельба, наступали наши, а мы здесь сидели втроём с его закадычным приятелем Модзалевским. Нарбут будто ожил и с полной радостной надеждой прислушивался к выстрелам и говорил, что никак не может дождаться наших».

7 мая украинские войска войдут в Киев. А 23 мая 34-летнего художника Георгия Нарбута не стало.

«Чудесный весенний день, солнце заливает улицы, зелёные сады и широкие площади приветливого Киева, – описывает его похороны Фёдор Эрнст. – Отправился траурный ход. Хотели добыть серых волов, чтобы везли по старому украинскому обычаю его гроб – но не нашли. Пришлось нанять ломового извозчика, укрыли телегу старыми украинскими коврами, покрыли гроб красной китайкой. Впереди шёл военный оркестр, студентки академии в светлых нарядах несли цветы. Вся художественная семья Киева – за гробом. На зелёной Байковой горе лежит его тело. Похоронен Нарбут в своём кафтане».

Он был настоящим украинским националистом…

…А у Владимира Нарбута в этом году вышла из типографии новая поэтическая книга «Плоть. Быто-эпос», составленная из стихов 1913-1914 годов. Быт в этой книге полней, многообразней и даже порой и страшнее, чем в «Аллилуйе». Но зато и воздуха, и света здесь больше. «Горшечник» уже не так одинок в этой книге. И, может быть, ключевым следует считать в «Плоти» стихотворение «Столяр», где простое людское ремесло возвышается до духовного подвига: