«Дело» Нарбута-Колченогого

Катаев помнил.

Владимир Нарбут, по кличке Колченогий. Потомственный черниговский дворянин; анархист-эсер, приговорённый к расстрелу, спасённый красной конницей, после чего примкнул к красным; основатель нового литературного течения «акмеизм» – вместе с Ахматовой, Гумилёвым и Мандельштамом.

Современники свидетельствуют, что публичные чтения Нарбута напоминали сеансы чёрной магии:

«Пёсья звезда, миллиарды лет мёд собирающая в свой улей…»

Тираж его книги «Аллилуйя» сожгли по распоряжению Святейшего Синода.

Многие считали, что с него списан булгаковский Воланд…»

Это ему Анна Андреевна посвятила строки:

Это – выжимки бессонниц,
Это – свеч кривых нагар,
Это – сотен белых звонниц
Первый утренний удар…
Это – теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это – пчелы, это донник,
Это пыль, и мрак, и зной.

Именно он был новой страстью Дружочка…

Позднее Валентин Катаев вспоминал, как однажды он находился с Нарбутом в одной писательской поездке по югу России вместе с Георгием Шенгели, которого он впоследствии описал в своей книге «Алмазный мой венец» под кличкой писателя-классика, и этот маленький эпизод добавляет к образу Владимира ещё одну весьма яркую чёрточку:

«…Едучи впоследствии с колченогим в одном железнодорожном вагоне, я слышал такую беседу колченогого с одним весьма высокопоставленным поэтом-классиком. Они стояли в коридоре и обсуждали бегущий мимо них довольно скучный новороссийский пейзаж.

Поэт-классик, носивший пушкинские бакенбарды, некоторое время смотрел в окно и, наконец, произнёс свой приговор пейзажу, подыскав для него красивое ёмкое слово, несколько торжественное:

– Всхолмления!..

На что колченогий сказал:

– Ото… ото… скудоумная местность…»

Получивший от Катаева в его мемуарах прозвище ключик, Юрий Олеша приехал в Москву несколько позже Нарбута и Серафимы, и сразу же явился к Валентину Петровичу в Мыльников переулок. «Он, – замечает Катаев, – был прилично одет, выбрит, его голова, вымытая шампунем в парикмахерской, придавала ему решительность, независимость.

Это уже не был милый дружок, а мужчина с твёрдым подбородком, однако я чувствовал, что в нём горит всё та же сердечная рана.

Один из первых вопросов, заданных мне, был вопрос, виделся ли я уже с дружочком и где она поселилась с колченогим.

Я рассказал ему всё, что знал.

Он нахмурился, как бы прикусив польский ус, которого у него не было, что ещё больше усилило его сходство с отцом.

Несколько дней он занимался устройством своих дел, а потом вдруг вернулся к мысли о дружочке.

Я понял, что он не примирился с потерей и собирается бороться за своё счастье. Однажды, пропадая где-то весь день, он вернулся поздно ночью и сказал:

– Я несколько часов простоял возле их дома. Окно в третьем этаже было освещено. Оранжевый мещанский абажур. Наконец, я увидел её профиль, поднятую руку, метнулись волосы. Её силуэт обращался к кому-то невидимому. Она разговаривала со злым духом. Я не удержался и позвал её. Она подошла к окну и опустила штору. Я могу поручиться, что в этот миг она побледнела. Я ещё постоял некоторое время под уличным фонарём, и моя тень корчилась на тротуаре. Но штора по-прежнему висела не шевелясь. Я ушёл. По крайней мере, я теперь знаю, где они живут.

– Что-то в этой сцене было от Мериме, – не удержался ключик от литературной реминисценции. – Мы её должны украсть.

Я не рискнул идти в логово колченогого: слишком это был опасный противник. Не говоря уж о том, что он считался намного выше нас как поэт, над которым незримо витала зловещая тень Гумилёва, некогда охотившегося вместе с колченогим в экваториальной Африке на львов и носорогов, не говоря уж о его таинственной судьбе, заставлявшей предполагать самое ужасное, он являлся нашим руководителем, идеологом, человеком, от которого, в конце концов, во многом зависела наша судьба. Переведенный из столицы Украины в Москву, он стал ещё на одну ступень выше и продолжал неуклонно подниматься по административной лестнице.

В этом отношении по сравнению с ним мы были пигмеи.

В нём угадывался демонический характер.

Однако по твёрдому, скульптурному подбородку ключика я понял, что он решился вступить в борьбу с великаном… в конце концов, однажды у нас в комнате появилась наша Манон Леско.

Она была по-прежнему хорошенькая, смешливая, нарядно одетая, пахнущая духами «Лориган» Коти, которые продавались в маленьких пробирочках прямо с рук московскими потаскушками, обосновавшимися на тротуаре возле входа в универсальный магазин, не утративший ещё своего дореволюционного названия «Мюр и Мерилиз». Если раньше дружочек имела вид совсем молоденькой девушки, то теперь в ней проглядывало нечто дамское, правда ещё не слишком явственно.

Такими обычно выглядят бедные красавицы, недавно вышедшие замуж за богатого, ещё не освоившиеся с новым положением, но уже научившиеся носить дамские аксессуары: перчатки, сумочки, кружевной зонтик, вуалетку.