«Дело» Нарбута-Колченогого

Потом нарочито беспомощно и прелестно кокетливо зашаталась.

– Ой! Ловите меня, я же падаю!

И упала.

Нарбут едва успел подставить оставшуюся невредимой руку, чтобы хоть как-то поймать эту нимфу. Но одной руки для ловли нимф оказалось недостаточно, и они вместе свалились на застеленный домоткаными дорожками пол.

Он ещё не успел испугаться ужасности своего положения – что за мужчина, когда из-за ненавистной культяпки и юную девушку на руки поймать не в силах! – а губы их уже делали своё дело куда успешнее, чем руки. Целовалась эта маленькая проказница бесстыдно и страстно. И вкусно. Так бесконечно вкусно, что в первые же секунды он понял – оторваться от терпко-сладких губ, от точёных ножек и полудетских грудок, от всего этого восхитительного чуть взбалмошного и ошеломительно желанного существа он не сможет уже никогда.

Сливаясь с Симой, вторгаясь в неё, прячась и растворяясь в её существе, он чувствовал не просто вожделение, не просто любовь, а что-то иное, что определить или объяснить он не мог.

Эта ломкая девочка-кукла была для него не просто идеальной возлюбленной, хотя какая к чёрту в нашем презренном и проданном мире идеальность! Девочка эта была ключиком. Случайно обретённым – или отобранным у другого – его ключиком к счастью, к небу, к покою. К самой возможности, зная, что мир жесток и несовершенен, выжить и жить.

Обретая Серафиму, он обретал себя, того Владимира Нарбута, который для чего-то же был рождён на этой земле. Не для того ли, чтобы найти свой единственный, свой тайный, свой праведный (или неправедный, но лучше всё-таки праведный) путь в вышину, в небо, саму чувственную возможность, зачерпнув у вечности, переливать зачерпнутое на бумагу. Или в цвет. Или в звук.

Эта маленькая, кажущаяся чуть простоватой и пустоголовой женщина была для него (и – что мучило и терзало его – не только для него одного!) его путём, его туннелем в вечности, его колодцем в небо. И день за днём, ночь за ночью и ночи напролёт черпая энергию из этого уводящего в небо колодца, он наливался неведомой ему прежде силой – могу! И желанием – хочу!..»

Осенью 1921 года Владимир переезжает в Харьков – тогдашнюю столицу Украины. Здесь он занимает пост директора РАТАУ (Радио-телеграфное агентство Украины), организует первые в стране радиопередачи. Кроме издания книги стихов «Александра Павловна», он редактирует здесь литературно-художественную газету «Новый мир», печатается в журналах «Художественная жизнь», «Календарь искусств», газете «Харьковский понедельник» и других изданиях.

Известный харьковский художник Борис Васильевич Косарев (1897-1994), который лично знал В. Хлебникова, Г. Петникова, Г. Шенгели, обоих братьев Нарбутов, И. Бабеля, И. Ильфа, В. Катаева, Ю. Олешу и многих других, так рассказывал о своих встречах с Владимиром Ивановичем. В 1921 году, когда он возвращался из Одессы в Харьков, волей судьбы он оказался комендантом трёх вагонов и трёх платформ с автомобилями. В последний момент на одну из платформ вкатили бочку с красками (в Одессе в это время была отличная французская краска). Везли её, насыпав в фунтики (свёрнутые конусом бумажные пакеты) и составив их в бочку. Пока доехали – фунтиков в бочке стало вдвое меньше: утряслись по дороге. Бывший тогда директором РАТАУ, что было не менее ответственно, чем должность начальника Харьковской ЧК, Владимир Иванович Нарбут чуть не расстрелял Косарева за пропажу краски. Но потом, когда выяснилось, что краска была привезена даже без накладной, он вызвал к себе Косарева и сказал, потирая бритую голову: «Извините меня, ради бога, Косарев. Я ведь вас вчера чуть не расстрелял».

Этот же Нарбут, говорил Косарев, очень беспокоился по поводу художника-графика Сандро Фазини, который отправился в командировку во Францию. (Настоящее имя Фазини – Александр Файнзильберг, один из братьев известного писателя Ильи Ильфа.) «Как Вы думаете, Косарев, они вернутся, вернутся?» – спрашивал, тревожно заглядывая тому в глаза, Нарбут. Похоже, что он отвечал перед руководством за командированных и поручился за них…

(Кстати, Фазини-Файнзильберг познакомился в Париже с художником Пикассо, тот устроил его на какой-то фарфоровый завод, и он остался во Франции).

А однажды Нарбут как-то «пошутил» над сделанной Косаревым надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на нарисованной гофрированной ленте. «А что в складках написано? А? Что-нибудь антисоветское?» – спросил он его то ли с подозрением, то ли с какой-то своей потаённой иронией.

А в 1921 году друзья двинулись друг за другом в Москву.

Разведчиком отправили Валентина Катаева. Москва ему понравилась. В ожидании остальных он заводит в городе новые знакомства, в том числе в газете «Гудок» – будущем пристанище всех талантливых одесситов.

«В один прекрасный день в телефоне раздается ликующий голос Симы:

– Алло! Я тоже в Москве!

– А где Юра?

– Остался в Харькове.

– Как?! Ты приехала одна?

– Не совсем.

Человек, с которым Сима Суок приехала, был хром, брит наголо, левая рука отрублена.

– От-то, от-то рад, – сказал этот странный человек, странно заикаясь, – вы меня помните?