Дело о 140 миллиардах, или 7060 дней из жизни следователя

– Гизо, езжайте за нами.

В другой раз Закурдаев заходил в номер гостиницы в Тбилиси и видел заполненный деликатесами холодильник. Болезненно реагируя на стук в дверь, открывал ее все тому же услужливо-заискивающему директору Кутаисского рыбозавода.

– Вячеслав Иванович, мы приветствуем вас в солнечной, гостеприимной Грузии. Вот, достал по случаю кожаное пальто. Кажется, ваш размер. Примерьте.

Эта назойливость тяготила. Выхода Закурдаев не видел.

На очередную коллегию в Москву он ехал с тяжелым сердцем. По ее завершении должен был возглавить делегацию министерства на переговорах с представителями ближневосточного региона. Это вроде бы успокаивало. С другой стороны, ему сообщили о недавнем аресте Минадзе. Знал он и об арестах Денисенко, Беришвили, Кохреидзе, Асатиани. Поэтому, когда новый министр и многолетний друг Владимир Михайлович Каменцев сказал, что за серьезные недостатки в работе его освобождают от занимаемой должности, все понял.

Зло спросил Каменцева: «С чем это связано?» Услышав, что с ним намерен говорить заместитель генерального прокурора Найденов, хлопнул дверью. На Пушкинскую, 15а поехал не один, а в сопровождении куратора министерства по линии КГБ. С Найденовым и Каракозовым разговаривал так же зло, как и с министром. На все вопросы и увещевания бросал краткое «нет».

Первое плохое впечатление, которое произвел на тех, от кого во многом зависела его дальнейшая судьба, так и не смог никогда изменить, что и сыграло свою роль в назначении судом довольно сурового наказания.

Тогда же, поняв, что будет арестован, растерялся, но никогда не думал, какими долгими и мучительными будут трудные месяцы пребывания в следственном изоляторе.

Письмо сокамерника следственно-арестованному И. Ф. Денисенко:

«И о Бутырках на добрую память, на память о сопереживаниях Ивану Федоровичу от Л. 2 января 1980 года.

Только ли муки, только ли безотчетный страх, сковывающий, парализующий мозг и душу? Нет… ведь и здесь есть жизнь! И именно здесь нужно суметь найти в себе силы для того хотя бы, чтобы сохранить право на индивидуальность. Ведь смеешься же порой над тем, что еще недавно казалось жутким (юмор рождался даже в ташкентское землетрясение). Право, за первые месяцы заключения плачешь и хохочешь порой больше, чем на воле! Но вот одна особенность: каждый раз после гомерического хохота рванет по хребтине ознобом, полоснет памятью, мелькнут ручонки сына на шее или вдруг отчетливо вспомнишь влюбленные глаза из тех невозможных и невозвратных дней, и душит горьковатый ком в горле, и останавливается, стекленеет взгляд, и не можешь сдержать слез. Кажется, что ржал-то над близким покойником, а этот живой труп – ты сам!

Каких-то радостей, каких-то застолий не переживешь, когда прошли невозвратно лучшие годы жизни?!.. Боль утраченного гнетет, разрывает душу. Безымянность… Беспомощность… Неволя… А главное – утрата лица, личности разрушает мозг и всего тебя быстрее болезни… И найдешь ли лекарство, которое потом, когда-то, в прекрасном далеке излечит невольничьи раны. И очистится ли душа перенесенными страданиями…»

Все, что описано в этом письме, сполна пережил и Вячеслав Иванович Закурдаев. Но в его сознании никогда не укладывалось, в чем избирательный смысл карательной политики государства. Почему именно он, человек из номенклатуры, входящий в элиту избранных, отдан на заклание.

– Все они такие же, как я. Все мы жили по негласным правилам, – говорил он мне. – Поймите, именно взаимоотношения в этой системе сделали меня преступником… Звонит мне Макаренко (первый секретарь Крымского обкома КП Украины): «Завтра приезжает командующий Одесским военным округом. Прими как полагается». Вы знаете, что значит – принять как полагается? Значит, знаете. Но он-то приезжает не один, а со свитой, и немалой. Кто и когда отпускал мне на это деньги? Ну, это мелочи. Снова звонок: «У Леонида Ильича юбилей. Негоже рыбакам Черноморья быть не на высоте». Думаю, гадаю, а потом мои «народные умельцы» из кости кашалота делают великолепную модель парусника. Обошлась она в семнадцать тысяч, хотя подарок вроде коллективный.

Звонит Макаренко: «Молодец! Парусник понравился. Подумай, как иметь два-три таких в запас». Интересное предложение… А деньги где брать?

Очередной звонок: юбилей Щербицкого[31]. Опять думай. «Народные умельцы» из той же кости кашалота вытачивают шахматы и инкрустированный шахматный столик. Это еще 9 тысяч. А вы мне о морали, о разложении общества… О нашем долге перед Родиной, об ответственности за будущее наших детей… Оставьте! Вы наивны по молодости, вы не были в шкуре номенклатурного работника. И слушайте, не нужно мне говорить о морали руководителей новой волны. Ах да, они объявили войну коррупции, взяточничеству и злоупотреблениям. Ложь!