Дело о безутешном отце

– Амалия, – чуть громче позвал Корсаков и сам поморщился от того, как гулко его шепот раздался в пустом помещении. Его подруга наконец обернулась, в первый момент посмотрев на него непонимающим взглядом.

– Чего тебе?

– Как ты думаешь, кто это может быть? Восьмой, потерянный, гость?

– Я же сказала тебе, не знаю. Все, что произошло до того, как вы разбудили меня в шутейном салоне, для меня, как в тумане.

– Шутейном салоне?

– Да, кажется так эта комната должна называться. Вроде бы, баронессе Ридигер эта идея с зеркалом казалась очень смешной.

Они находились в картинной галерее. Амалия, уже бывавшая в особняке Ридигеров, утверждала, что отсюда можно было легко попасть в гостиную. Большинство картин со стен уже было снято, но оставшиеся несколько портретов, видневшихся в полутьме, вселяли в Корсакова смутный страх. После истории со Стасевичем он вообще старался не появляться на выставках и в художественных салонах. Никак не мог отделаться от мысли, что люди на портретах в любой момент придут в движения и, неестественно вывернув шеи, уставятся прямо на него.

Амалия подкралась к дверям в дальнем конце галереи и чуть приоткрыла их, всматриваясь в соседнюю комнату в поисках Нораева. Не отрываясь от щелки, она шепнула:

– А ты как думаешь?

– Доказательств у меня нет, но это либо Нейман, либо Назаров.

– Назаров? – пораженно переспросила Амалия.

– Да, твой наниматель. Не знаю, представился ли он тебе настоящим именем, но это был товарищ министра Назаров. Оказывается, я тоже видел его, один раз, правда. Но сейчас не об этом. Нейман кажется мне более вероятной кандидатурой – если ошибка в ритуале была намеренной, то кроме него её сделать было некому. Но зачем? И кто из них выпил отравленное вино? Неужели, в доме, кроме нас четверых, остался кто-то еще?

– Подумаешь об этом потом. Идем.

Амалия скользнула в двери гостиной. Корсаков последовал за ней.

Меньше всего Павлу хотелось оставаться в одиночестве, но приказ есть приказ, и поручику совсем не улыбалось открыто перечить решениям старшего по званию. Из прихожей вело только два пути – лестница на второй этаж и дверь слева, через которую они начали осмотр первого этажа. Было пугающе пусто – ни движения, ни звука.

Пентаграмма, которую ему передал Корсаков, практически жгла кожу на груди, под одеждой. Не буквально, конечно. Скорее, своей неправильностью, неуместностью, непонятностью. Владимир утверждал, что амулет должен спасти его от невидимых духов, которые, возможно, прямо сейчас, в этот самый момент, окружают его. Стремятся пробраться в его тело – через ноздри, через рот, через глаза. Превратить его в осклабившуюся гротескную куклу в мундире с белой жижей на щеках. Павел нащупал пентаграмму и вытянул её поверх одежды, крепко сжав в кулаке. Это придало ему уверенности.

Ненадолго. Нораев сказал ему, что Корсакову нельзя доверять. «А можно ли доверять самому ротмистру?», спросил мерзкий голосок у Павла в голове. В поведении Нораева было что-то неестественное – странный охотничий азарт и кривая ухмылка не вязались с образом всегда спокойного и бесстрастного жандарма. И сейчас эти они с Корсаковым, не говоря уже о странной Амалии Штеффель, играют в смертельно опасные прятки в пустом особняке, который уже унес жизни, как минимум, семи человек.

«А куда делся оставшийся участник ритуала?», спросил все тот же голос. Если в доме уже есть одна тайная комната, то почему не быть второй? Где сейчас сидит настоящий кукловод, только и ждущий… Чего? Он мог покинуть дом до прибытия людей Назарова и до жандармского оцепления. Что держит его здесь? Амалия Штеффель, которой удалось спрятаться? Или он ждал их? И сейчас, когда четверо гостей разбрелись по дому – они удобная добыча, чтобы убить их, одного за другим.

А если… Тут он сглотнул. «А если кто-то из трех его спутников в сговоре с этим восьмым гостем?»

На самом деле, не так уж важно было, какая версия окажется правдой. Беда заключалась в другом – сейчас он единственный, кто торчит на видном месте, словно оловянный солдатик из сказки. Приходи – и убей!

– К черту! – пробормотал Павел. Он не собирался оставаться удобной добычей для злых сил этого дома, сверхъестественных или нет. Его неудержимо влекло обратно в зал с зеркалом – словно голос в голове произносил фразу, знакомую со школы, с уроков Закона Божия. «Иди и смотри». За выходами в любом случае следят жандармы из оцепления, а у него есть дела поважнее. Поручик Постольский впервые в жизни нарушил приказ – и покинул свой пост.

Корсаков сидел на полу, обложившись старинными книгами. Дверь в гостиную они с Амалией заблокировали подсвечником, а от двух оставшихся входов его скрывали кресла и столик. К тому же, за ними должна была следить устроившаяся рядом Амалия.

– Я не знаю, как ты это сделала, но, похоже, ты приняла единственно верное решение, – объявил Владимир, откладывая очередную книгу. Штеффель словно не слышала его – она подняла со стола фотографию баронессы с дочерью и внимательно её изучала.

– Амалия? – напомнил о себе Корсаков. -Эй, ты же собиралась присматривать за выходами!