Дело о полуночном танце

Музыкальная шкатулка играла. В ее мелодии тоже не слышно было пугающих и диссонансных нот, что дышали такой сверхъестественной жутью прошлой ночью. Корсаков внес лишь одно изменение в механизм тем вечером — перевернул барабан так, чтобы он раскручивался в обратном порядке. И на смену зловещей мелодии пришла другая — нежная, светлая, прекрасная.

Балерина легким прыжком вспорхнула ввысь — и покинула постамент. Приземлившись, она легко, по-девичьи, пробежала по аллее, то и дело взмывая в изящных пируэтах. В конце дорожки она остановилась, обернулась — и посмотрела своими незрячими глазами на Корсакова. Сейчас балерина была прекрасна, словно и не простояла здесь, открытая всем стихиям, десятки лет. Белый мрамор светился изнутри теплым светом. Статуя сделала реверанс, поклонилась Корсакову — и рассыпалась в прах.

— Спасибо! — тихонько прошептал ему ветер.

Владимир так и остался пораженно сидеть на садовой скамье, пока ночной холод и промокшая до нитки одежда не напомнили ему, что время года не располагало к нахождению на улице в таком виде. Он медленно поднялся, взял трость и подошел к осиротевшему без статуи фонтану. Хотел было протянуть руку к шкатулке на бортике, но вовремя одумался и смахнул ее набалдашником. Посмотрел на коробочку под ногами. А затем, с иступленной яростью, принялся колотить ее тростью и топтать, пока механизм не превратился просто в груду абсолютно бесполезного и неразличимого мусора. Плюнул сверху. Остановился. Перевел дух. Глубоко вздохнул — и хрипло закашлялся.

— Не хватало еще сбежать от призраков, а потом помереть от воспаления легких, — проворчал он себе под нос и заспешил обратно в дом.

* * *

— То есть, дом теперь безопасен? — спросил Платон Константинович. Его матушка, как и вчера, предпочитала молчать, задумчиво рассматривая Владимира.

— За надежность стен и крепость полов не поручусь, но по моей части вам ничего не грозит, — съязвил Корсаков. Купание в ледяной воде не прошло бесследно — ко всем прочим симптомам под утро добавился жар, отчего Владимир пребывал в еще более сварливом настроении, чем обычно.

— Но… — неуверенно начал князь. — Что же здесь все-таки произошло? Что шумело по ночам?

— Грехи прошлого, — уклончиво ответил Корсаков. — Если же я ошибся — а я, осмелюсь заметить, совершенно точно не ошибся — и что-то будет вас беспокоить, то вы знаете, где меня найти. Оговоренную сумму за мои услуги можете направить по тому же адресу. А сейчас прошу меня простить, но мне очень нужно домой.

— Быть может, что-нибудь посоветуете, хотя бы? — спросил Репин.

— Посоветую… — задумчиво произнес Корсаков, остановившись в дверях. — Позвольте вопрос? Ваш дед очень любил этот дом?

— Конечно! — кивнул Платон Константинович.

— В таком случае, совет будет простым — снесите его. Перечитайте завещание, найдите лазейку — и разрушьте до основания. Разломайте ко всем чертям. И постройте что-то свое. Место, где вы будете счастливы. Честь имею. — Корсаков закончил тираду, развернулся и вышел на набережную Мойки.

Жест, конечно, вышел эффектным, но вот дальше Владимир понял, что не может вспомнить, где находится ближайшая биржа извозчиков[6]. Пешком отсюда в Манежный переулок он бы не добрался. Выручил его крытый экипаж, остановившийся прямо перед входом в дом Репиных. Дверца распахнулась — и на Корсакова мрачно взглянула Агриппина Юрьевна.

— Быть может, вас довезти? — поинтересовалась она.

— Буду премного благодарен, — после короткого раздумья решил Корсаков и забрался внутрь.

Какое-то время они ехали молча. А затем Репина спросила:

— Вы ведь не все рассказали моему сыну?

— Скорее уж, я ничего не рассказал вашему сыну, — отозвался Корсаков. — Но в своем заключении я не сомневаюсь. Дом безопасен. Платону Константиновичу ничего не угрожает.

— И все же, — настаивала Агриппина Юрьевна. — Что вы обнаружили?

— Вы правда хотите это услышать? — спросил Владимир. — Вернее, вы правда готовы это услышать?

— Да, — твердо кивнула Репина.