Дело о призрачном юнкере

– Извиняйте, Владимир Николаевич, на каникулах не топим, надобности нет, все выстыло, – смущенно пояснил Белов. – Но у вас голландка есть, и дровишек я оставил. Комната быстро согреется.

Комната действительно должна была прогреться быстро – настолько маленькой она была. Корсаковский багаж занял занял значительную её часть. Перед окном, заледеневшим настолько, что разглядеть что-то через него было невозможно, стоял письменный стол. В углу – узкая односпальная кровать. Помимо дров для печки, Белов оставил Владимиру еще полностью заправленную лампу-керосинку. Вторая такая же болталась под потолком. На счастье Корсакова, за первые холодные месяцы, проведенные в петербургской квартире без слуг, он все-таки научился пользоваться печкой, так что унижаться перед Беловым не пришлось. Следом Владимир зажег тусклые лампы, достал из чемодана привезенные книги по истории из домашней библиотеке и быстро пробежался по заметкам, оставленным на столе постоянным преподавателем. К счастью, большинство тем, которые предстояло повторить с юнкерами, были ему знакомы – действия партизана Сеславина, гибель Гулякова на войне с персами, восстание Кази-Муллы. Наученный с детства впитывать любую печатную информацию и зубрить её наизусть (как говорил отец, «увидишь гостя с той стороны – листать книжки будет поздно»), Корсаков помнил всё, что довелось ему прочитать. Конечно, не все его знания были полезны для воспитанников военного училища – им не расскажешь, как горцы призывали Мать Болезней или о ритуалах наполеоновского «особого корпуса» на смоленских кладбищах. Но и просто сведений о ходе военных кампаний должно было хватить.

Успокоенный Корсаков решил заняться тем, ради чего и прибыл в училище. Вооружившись лампой и закутавшись в пальто, он отправился исследовать учебный корпус. Света в коридорах было мало – сказывался вечер и замерзшие окна. На стенах в позолоченных багетах висели портреты прославленных воспитанников училища и копии работ Джорджа Доу. Как и утверждал Панин, все двери, кроме его комнаты, были заперты, и Владимир не горел пока желанием вскрывать их одну за другой. Пока он не находил свидетельств того, что именно в этом корпусе творилось что-то сверхъестественное. Он прошел оба этажа, мельком касаясь дверных ручек, картинных рам и мебели, но на большинстве из них не запечатлелось действительно сильных воспоминаний, которые бы мог уловить его дар, а остальные были обыкновенными: юнкерские и преподавательские радости и горести, ссоры, драки, интриги. У Корсакова разболелась голова от чужих мыслей и воспоминаний. Так случалось каждый раз, когда он слишком активно пытался пользоваться своим даром.

Чтобы прочистить голову, он вышел из корпуса на сверкающий в лунном свете заснеженный двор. Окружающие здания были темны и молчаливы. Светилось два окошка в соседнем здании – там, где были квартиры Красовского и Белова. Горели окна на первом этаже главного корпуса – еще не спал Панин. Свет пробивался со второго этажа, из юнкерского крыла. За окнами то и дело мелькали тени воспитанников. Башня с начальственным кабинетом была темна.

Корсаков поежился от вечернего мороза. Хотелось побыстрее вернуться обратно, в натопленную комнату, но он решил напоследок заглянуть за учебный и хозяйственный корпуса. Из разговора с каптенармусом он уже знал, что там уходил к берегам Яузы огромный старый парк, разбитый еще в екатерининские времена, но сейчас за ним практически не следили. В результате казалось, что к училищу вплотную подступает черный густой лес, куда уходила только одна расчищенная, но уже полузасыпанная дорожка. В её конце, на самой опушке, располагался изящный двухэтажный флигель, слегка напоминающий небольшой французский замок. Здесь проживал начальник училища. Свет в нем ожидаемо не горел, а двери были заперты. Неудивительно, ведь единственный жилец был мертв.