Дело о призрачном юнкере

Усилием воли он поднял дрожащую окровавленную руку. Владимир аккуратно накрыл её своими ладонями. Перед глазами встал образ офицера, того самого, четвертого, с дагерротипа в кабинете Сердецкого. Он стоял в бежевой форме уланского майора посреди окруженной осенними деревьями поляны в лесу, утопающем в утреннем тумане. Затем Корсакова словно отбросило назад – он летел меж строем солдат с двух сторон, каждый из которых вздымал и опускал хлесткие пруты, рассекая воздух. Полёт Владимира закончился резкой остановкой на другом конце солдатского ряда. Майор в бежевой шинели исчез вдали – и вдруг он с неправильной, нечеловеческой скоростью оказался перед Владимиром. Форма его начала рваться и расходится по швам, обнажая кожу, на которой проступали кровавые полосы. Плоть сползала с него лоскутами, оставляя лишь красное мясо. Не тронутыми оставались только глаза. Но они выражали не боль. В глазах казненного офицера плескалась кошмарная, обжигающая, разрывающая душу ненависть. Корсаков выпустил руку Панина, оборвав видение, и отпрянул, чуть не повалив гостевой стул. Панин еще раз со свистом втянул воздух и затих окончательно.

– Алексей Юрьевич, – хрипло обратился он к Красовскому. – Кажется, нам нужно поговорить.

Корсаков наказал Чагину закрыть дверь и никого не пускать. Владимир понимал, что затея это бессмысленная – в училище остались только испуганные юнкера в своей спальне, ротмистр, Красовский, Белов и он сам. Кто может заглянуть в комнату полковника? Кто вообще захочет это сделать, зная, что там лежит?

Вместе с Красовским он переместился в гербовый зал. Украшенное к рождеству помещение с елью по центру сейчас выглядело издевательски празднично.

– Вы нашли Панина? – спросил Корсаков.

– Да, – подтвердил врач. – Я попросил Белова приглядеть за Свойским в лазарете и пошел к полковнику.

– Зачем?

– Спросить, остается ли в силе праздничная служба. Вы сами видите, какая там вьюга. Я опасался, что отец Василий до нас не доберется.

– Значит, Белов и Свойский остались у вас… А где был Чагин?

– У себя, в дежурке. Я позвал его, когда обнаружил Николая Сергеевича.

– А местонахождение юнкеров могу подтвердить я, – кивнул Корсаков. – Значит, пока что мы не знаем, где находился и что делал наш дорогой ротмистр…

– Неужели, вы подозреваете… – начал доктор.

– Алексей Юрьевич, убиты начальник училища и его заместитель. Простите, но мне сложно поверить в то, что неизвестный злоумышленник дважды проник к вам извне. Боюсь, что убийца сейчас здесь, в этом училище, и находился тут с самого начала.

– О, Господи… – прошептал полненький врач.

– Позвольте вопрос: кто такой этот «он», о котором говорил Панин? Откуда он вернулся?

– Не важно. Это невозможно. Просто бред умирающего.

– Алексей Юрьевич, – Корсаков подошел вплотную к Красовскому и навис над ним. – Я видел фотографию в кабинете генерала. Два человека с неё уже погибли. Легко предположить, кто должен стать третьей жертвой, ne s'est pas18? Когда я попытался спросить Панина, кем был четвертый офицер с дагерротипа, он побледнел и послал меня вон. Поэтому, прошу вас, будьте откровенны. О ком говорил Панин?

Красовский сглотнул и отступил на шаг от Корсакова. Маленький доктор, казалось, резко сдулся, как воздушный шар, лишенный горячего воздуха. Он прошаркал к стульям вдоль стены и грузно опустился на один из них.

– Виктор Шеляпин его звали. Дагерротип, что вы видели, был снят в 1853 году, незадолго до отправки нашего полка на Дунай. Командовал им Сердецкий, я заведовал походным госпиталем, Панин служил по интендантской части.

– А Шеляпин?

– Шеляпин, увы, был адъютантом Владимира Павловича, обладая его безусловным доверием. Замкнутый человек, себе на уме, но отмечался безоговорочной преданностью и смелостью. По крайней мере, мы так думали… Хотя… Почему мы? Все так считали! Сердецкий, Панин и Шеляпин даже боролись вместе за сердце одной прекрасной юной особы, но она предпочла Виктора. Это разбило сердце Володе и Коле, но они приняли удар, как должно, и желали молодым самого лучшего. Потом наш полк выступил в Валахию. Несколько месяцев мы провели на позициях, ожидая, чем закончатся переговоры. Конечно же, все желали им провала, чтобы мы наконец-то смогли бить османов. Но дни шли один за другим, недели сменялись неделями – а команды все не было. Начались болезни. Мелкие стычки, в которых мы теряли разъезды убитыми и ранеными. Тогда все и завертелось…

Доктор извлек из кармана флягу и приложился к ней.

– Что завертелось? – нетерпеливо спросил Корсаков.