Дело о сорока разбойниках

Мальчишка все это время прожил в квартире доктора, занимал его кровать, в то время как сам Иван Несторович почивал за столом, по своей старой привычке, или крутил педали «Машины времени», как он сам назвал свое горе-изобретение. И подолгу не отходил от Иноземцева, из-за плеча поглядывая на все его чудные манипуляции.

«Что ж, придется собирать вольтов столб. Но как работать с соляной кислотой, аммониевыми растворами, цинковым порошком и прочими небезопасными веществами в присутствии ребенка?» Это было невозможно. Глаза того горели таким опасным азартом, сам он пыхтел от нетерпения, стремясь ежесекундно потрогать, пощупать то скользящий моховик, то магниты, крутился, что волчок, следя за работой доктора, то справа сунет свой пытливый нос, то слева. И так настойчиво просил посидеть на велосипеде, хотя сдвинуть с места педали не мог. Даже выучил слово «пожалуйста». Не ровен час, хлебнет хлористого аммония или сунет палец в кислоту.

Тайно Иноземцев стал собирать батарею в лаборатории госпиталя. Тайное стало явным на следующий же день, но благородные врачи Боровский, Зубов, даже сам Батыршин, как могли, выгораживали господина пастеровца, сочиняя порой для взыскательного, но не слишком сведущего во врачебном мастерстве Константина Карловича разносортные псевдомедицинские предлоги, пока не произошло нечто из ряда вон выходящее.

После успешно проведенной операции по удалению части легкого полковника Мозеля, коему стукнуло уже почти восемьдесят, оный полковник не пришел в себя. Случилась самая рядовая остановка сердца из-за эфирного наркоза, которого не выдержал почтенный возраст пациента. Иноземцев ассистировал Петру Фокичу – пациент был важным военным чиновником и потребовал присутствия двух докторов.

И едва Боровский с белым как известь лицом проронил: «Все», Иван Несторович со словами «у меня электролит еще не испарился» бросился в лабораторию, подхватил доску, к которой был прикручен широкий цинково-медный цилиндр высотою с два ведра, приволок его в операционную. Под изумленными взорами Петра Фокича и двух фельдшеров, нескольких сестер милосердия, локтем смахнул инструменты уже ненужные и аккуратно опустил сей странный предмет на операционный стол. Потом перевернул бедного господина Мозеля на бок и стал прилаживать к его лопаткам концы проводов гальванометра с помощью липкой ленты, моток ее держал в зубах. Госпиталь стоял на ушах, подлекари, ученики и сестры милосердия бегали по коридорам госпиталя как оголтелые, созывая персонал поглядеть на невидаль, которую вот-вот собирался сотворить «чудной доктор из города Парижу». Никому не пришло в голову ему помешать, до того быстро и слаженно он действовал.

Иноземцев просто боялся, что ему тотчас возбранят воплотить задуманное, коли поймут, в чем оно состоит, ибо было в его помыслах и намерениях, увы, много богохульного и даже преступного, потому спешил закончить эксперимент до тех пор, пока прибежит взбешенный господин Майер. Но что ни сделаешь ради науки!

Уложив полковника на спину, он взял в обе руки по оголенному проводу, которые шли один снизу, другой сверху от серо-золотистого столба, и прежде чем Боровский понял, что тот собирается пронзить несчастного током, коснулся ими покойного, и не кожи коснулся, безбожник, а сунул провода прямо в отверстие в груди, с которого еще крючков не сняли, к выглядывающему левому предсердию. Запахло паленым, полковник дернулся.

Но Иноземцев не видел, как тот открыл глаза, и рот и стал шумно дышать, он был занят гальванометром. Ведь на днях он приобрел удивительный музыкальный инструмент, привезенный из Китая, на котором струны были сработаны из такого чувствительного металла, что сгодились для его прибора.

Несколько долгих минут он изучал циферблат, хмурился и супился, подцепив пальцами лопнувшую струну измерительного прибора, совершенно при этом не замечая, что на расстоянии вытянутой руки шевелится и дышит им оживленный покойник.

– Я должен был снять показатели входящего и выходящего напряжений. Но сломал гальванометр, не рассчитав силы тока… – проронил Иноземцев, распрямившись. И только тогда его взор упал на полковника. Врачи и персонал стояли точно неподвижные статуи, глядя на него.

Иван Несторович был ошарашен не менее остальных, он попятился назад и, натолкнувшись на стену, выкрикнул:

– Петр Фокич, сделайте же что-нибудь!

Сенсация разлетелась во все уголки Ташкента строчками местной периодики. Но так как господину Маеву, главному редактору «Туркестанских ведомостей», никто не верил по причине его разгульного образа жизни и страсти к фальшивым сенсациям, подвигу «доктора из Парижу» поверили столь же охотно, сколько утке о том, что Ташкент посетит известный тенор из Италии Веам Каруд. Кто-то пошутил однажды над главным редактором, пустив о приезде великого итальянского тенора слух, а он поспешил напечатать статью, не заметив, что «Веам Каруд» – это «Маев Дурак» наоборот.