Дело о сорока разбойниках

Иван Несторович был столь поглощен расчетами импеданса, напряжения и силы тока, что уже и сам начинал замечать, что медленно сходит с ума, видя перед глазами не людей, а математические символы, формулы, цифры, корни квадратные вместо бровей, нули вместо зрачков, пряди волос ему представлялись графиками функций. Ведь он не был ни физиком, ни математиком, и исчисления не давались ему с превеликой легкостью. Дня не проходило, чтобы он не изобретал нового более облегченного способа измерить разницу силы тока, проходящего через разные части мертвого и живого тела, по мышцам, через сухожилия, через кости. Он подолгу сидел в покойницкой, мешая прозектору, который тем не менее был столь любезен, что со вздохом разрешал тому проводить свои опыты на покойниках, хоть было это не столько высшей степенью безнравственно, но внушительным преступлением, за которое прозектора могли лишить всех чинов. Бывало, и на бойню ходил – измерять токи у животных, к Беш-Агачским воротам, пока там не стали поговаривать, что повадился к Ташкенту огромный тигр хаживать.

На некоторое время Иноземцев вспомнил про Ульяну, про ее ручного Юлбарса. Да сквозь толщу ученых размышлений воспоминание о девушке стало таким туманным, далеким и пугало не столь сильно, не до озноба, не до нервных подергиваний. Однако в сторону Беш-Агача доктор ходить перестал. Ну его, этого тигра, мало чего зверь выкинет, Ульянин ли али просто дикий.

Единственно, что еще не смогли вытиснуть цифры из мыслей Иноземцева, – мальчишка, обитавший с ним в его квартире. Как о нем забудешь? И накормить было надобно, и уследить, чтобы не натворил чего. Хотя Давид был очень послушен, глаза его горели озорством, но держал он все детские порывы при себе, видать, не хотел ненароком досадить благодетелю, ведь тогда бы не получил того, что доктор ему обещал и за чем он через пески в ташкентский оазис к русским явился. К самым скучным во всем свете белом существам, которые знай себе по домам сидят, ни верхом по просторам степным не проедутся, ни на реку не сходят, ни ночью звезд не пойдут поглядеть. Порой Иноземцев обучал его грамоте, складывать учил и отнимать, речи русской, с тоской вспоминая, что очень уж похожа история мальчишки на другую историю, однажды рассказанную старым лакеем в Бюловке, историю человека, который Ульяну из благовоспитанной кроткой девицы сделал аферисткой и балагуркой. И поклялся себе, что если уж взял себе на воспитание туземного ребенка – чистейший лист, лишенный и в родословии своем и на уровни сознания всех отпечатков людских шаблонов мышления, – то станет учить его только высоконравственному, возвышенному и полезному.

Эта привязанность к текинскому мальчишке и стала поводом для господина Зубова, по тонкому намеку коммерсанта Захо, чтобы заманить Иноземцева в общество, а следом и заполучить в зятья. Решил хитрый родственник грека надавить на незаконность доброго порыва доктора, приютившего у себя малыша, по всем правилам который должен был либо вернуться в Чарджуйский уезд, либо переместиться в детский приют, что находился в съемной квартире на Лагерном проспекте.

– Вам бы подать прошение об опекунстве, – советовал Зубов. – Иначе отберут паренька. Так вы ведь еще и личность такая…

– Какая? – спросил Иноземцев, не поднимая головы от тетрадей, которых у него собралась целая куча на его рабочем столе в докторской. Ныне доктора должны были все записи, сделанные фельдшерами, тщательно перепроверять, чтобы те не понавыписывали лишнего – с медикаментами в Туркестане было особо туго, да и чуть недоглядишь, то морфий пропадать начинает, то хинин, то стрихнин.

– Неоднозначная, чего греха таить, – вздыхал Андрей Михайлович. – Вот чего вы в сартах нашли? Зачем так часто за Анхор ездите? Грязь, разруха, от которой они не спешат избавиться. А чего стоят эти их шальные ритуалы. Идешь ты себе по площади, вдруг все разом падают на колени и лбом об землю.

Иноземцев устало поморщился.

– Это намаз, Андрей Михайлович, – как машина, ответил он, продолжая сосредоточенно скрипеть пером, – между прочим, весьма полезная штука с точки зрения медицины. И чистота вам, и отдых от тяжелой работы, и мысли очищает.

– Чистота? Откуда, Иван Несторович, чистота-то?

– Перед намазом мыться надобно.

Андрей Михайлович скорчил недоверчивую гримасу.

– Это в вас ваши азиатские корни говорят, вероятно. И ваше рвение принять магометанство оправдывает, и решение взять на воспитание дитя азиатское. Хотите круг замкнуть, Иван Несторович? Иноземцу фамилию свою дать? Иноземец Иноземцев.

Иван Несторович в очередной раз речи доктора пропустил мимо ушей. Уж сколь он смешков вынес из-за своего экзотического происхождения, не сосчитать. С самых гимназийских лет его то «арапом» дразнили, то «Али-Бабой». Уже четвертый десяток пошел, до сих пор не успокоятся.

Заметив, как Иван Несторович сжал челюсти, Андрей Михайлович поспешил сгладить свою шпильку.

– Скажу вам по большому секрету, – понизив голос, проронил он задушевно, – Константин Карлович запрос сделал в Петербург. Любопытные вещи о вас рассказывают.