Дело о сорока разбойниках

Мальчишке позволили подняться по такому вот наклонно натянутому канату, не слишком ожидая, что он сможет сделать хоть три шага. Но под всеобщий гул бахвал ловко и за считаные секунды забрался на самую верхушку столба, тотчас опустив шест на площадку, мол, не нуждается в нем. С поднятыми руками скользнул он по канату, что вел к другому столбу, к другой точно такой же площадке. На самой середине он стал нарочито спотыкаться и даже едва не упал, люди внизу сопровождали каждый неаккуратный его шаг улюлюканьем.

– Вот удалец, – проронил князь, щурясь от яркого солнца под ладонью, сложенной над бровями козырьком.

Иноземцев молчал. С тяжелым сердцем он следил за юным канатоходцем, прекрасно зная, что это была Ульяна. Уж как она взбиралась по трехсотметровой железной башне в Париже, что ей эти две-три сажени. Словно издеваясь над публикой, она срывалась, успевала ухватиться, подтягивалась, вновь срывалась, повисала вниз головой.

– Господи боже, да слезешь ты оттуда наконец, – вырвалось у Ивана Несторовича. Потом, заметив недоуменные взгляды и улыбки князя и Дмитрия Николаевича, покраснел, кашлянул и добавил оправдывающимся, смущенным тоном: – Убьется ведь!

– Не переживайте, господин доктор, не убьется, – успокоил его коммерсант. – Видно же, что не первый год лазает, верно, на канате родился. Циркач!

Вместо того чтобы послушаться доктора, эквилибрист достал из кармана оранжевые плоды хурмы и стал подбрасывать их в воздухе. Сначала два вынул, потом третий, потом уже зритель четыре оранжевых мячика наблюдал, быстрым колесом вращающихся меж двумя ладонями циркача. Глядь, а он уже на одной ноге жонглирует, потом уселся, и все руками перебирает – ни одной хурмы не уронил.

– Какой мастак, – ухмылялся князь.

Феерично вернувшись на землю по тому же наклонно идущему вниз канату, Ульяна сняла шапку, обнаружив торчащие во все стороны неопределенного цвета, коротко остриженные волосы – вымазала, видать, их в чем-то, – и, весело подпрыгивая, принялась обходить толпу и собирать в нее монетки, которые потом беспечно отдала шумящей рядом ребятне.

Иноземцев невольно сунул руки в карманы и нащупал клочок бумаги.

«Приходите сегодня вечером прогуляться по Константиновскому скверу», – прочел он. Поднял голову, а ее и след простыл.

Едва солнце стало клониться к западу, Иноземцев поспешил на пересечение Соборной улицы и Московского проспекта, где меж зданиями гимназий и банка под сенью развесистых дубов и чинар гулял весь Ташкент: кто хаживал вальяжно туда-сюда, кто восседал на лавочках, кто чинно беседовал, шумели детишки под пристальным приглядом нянек, в общем, все наслаждались последними погожими осенними вечерами. Кроны дубов уже успели пожелтеть и даже поредеть, под ногами хрустел сухой грунт и палая листва, которую еще не вымели дворники.

Иван Несторович присел на лавочку, крутил головой, разглядывая прохожих, гипнотизируя орущую толпу мальчишек, в каждом лице пытаясь увидеть до неузнаваемости загримированную подругу. Ульяна могла появиться в любом обличии.

Скоро солнце окончательно сядет, фонарщики почтили трепетным вниманием каждый из чугунных столбов, и сквер засиял огнями. В воздухе повис аромат жженой ветоши.

Иноземцев вдруг вспомнил Петербург, вспомнил туманы, а в туманах тени, грохот экипажей, голоса, едва зримые силуэты прохожих. Вспомнил даму в сером, и на поводке у ее ног – пса. И словно из-за завесы грез, в последних лучах заходящего солнца, под дождем фонарного света явилась она – дама в сером с омбрелькой через плечо. Она плыла как фантом, и замечтавшийся было доктор едва не позабыл, где он и кого ожидает.

– Бонжур, месье, – раздалось совсем близко, и кончик сложенной омбрельки коснулся плеча Иноземцева.

Облаченная в серую тафту, с лицом, окутанным вуалью и тщательно надвинутой на лоб шляпке, Ульяна опустилась рядом.

Иноземцев уже устал изумляться каждому ее появлению, но в этот раз он проглотил язык, сраженный другим внезапным воспоминанием: ее появлением в больнице Святого Николая Чудотворца, сердце защемило от предчувствия и страха.

– Порой скучаю я по приличной жизни, приличной одежде, духам, безделкам, – проронила она. – О, как бы было чудно, остаться здесь, жить в этом псевдоевропейском уголке, посреди этой очаровательной имитации цивилизации. Признайтесь, Иван Несторович, вам нравится столица Туркестанского края?

– Да, – глухо проронил Иноземцев.

– И мне нравится, – шумно вдохнув осенний воздух, подхватила она. – Так нравится, что ни в коем разе не хочется нарушить его неспешного, не то восточного, не то западного, не то спокойного, не то шумного, и вроде насквозь русского, но в то же время сартского существования. Здесь у меня пропала охота к забавам, я стала мечтать, перестала действовать. Вы удивлены? Вы этим довольны? Элен Бюлов не хочет глотать мышьяк. Вы должны быть тому рады.