Дело о сорока разбойниках

Иноземцев сидел, точно кол проглотил. Когда они беседовали в его квартире, в тишине и под протекцией четырех стен шириной едва ли не в аршин, было не столь тревожно. Но здесь всюду сновали люди и, невзирая на спускающуюся ночную прохладу, продолжали, как назло, сновать – по домам разбредутся не скоро. Сердце сжималось и сжималось от предчувствия, а Ульяна продолжала говорить.

– Как же хочется остаться здесь, Ванечка. Поселиться с вами, в вашей конуре, привести ее в порядок, свести знакомство с вашими приятелями, рассказать им наконец какой вы замечательный! Они же вас совсем не знают. И нос утереть хочется, той брюнетке, которая за вами увивается. Она, что же, краше меня получается?

– К-кто это увивается? – проронил доктор.

– Вам виднее! Ответить не изволите?

Иноземцев еще не успел привыкнуть к ее голосу, ее присутствию, которое точно ураган вторглось в повседневную жизнь Константиновского сквера и было подобно вулкану уже раскрасневшемуся, готовому взорваться брызгами раскаленной лавы, а тут посыпались совершенно необъяснимые укоры в совершенно невероятных поступках.

– Вы что же молчите, Ванечка? Значит, правда? Она вам нравится, да?

Иноземцев поднял глаза.

«Да кто же, кто?» – хотел он вскричать, но не мог по-прежнему и слова молвить.

– Мы бы с вами и Давидку воспитали, сделали бы из него ученого, великого ученого, или художника. Видала я, какие он рисунки исполнять мастак. И была б у нас дочка, крохотная, черноволосая, белокожая принцесса, взамен той, что мертвой родилась. Я бы ее научила фокусам и акробатике. Но это же надо жить как все! – Голос Ульяны дрожал. – А вовсе не волчонком перебегать из норы в нору… Я погляжу, не одобряете вы мой очередной порыв сделаться благо… благо… – она начала заикаться от гнева. – Благонравной, благовоспитанной, благопристойной дамой! Вы меня стыдитесь?

– Вовсе нет! Ульяна, что вы говорите такое вдруг? Что на вас нашло?

– О, глядите! – Она вскинулась, ребячливым движением утерев нос, и указала вдаль. – Наш добрый господин Майер. Быть может, вы представите меня ему? Проверим правдивость ваших чувств? Стыдитесь?

Иноземцев вскинул голову. В конце аллеи показался темно-зеленый мундир начальника госпиталя, комок подкатил к горлу. Господин Майер шел под руку с супругой, по другую его руку шагал статный юнкер – сын Константина Карловича, прибыл из Петербурга на днях погостить в отчем доме. Все трое, ничего не подозревая, шагали прямо навстречу вскочившей Ульяне. Иноземцев тоже встал, но и руки протянуть не смог, ни слова поперек сказать. О господи, что же она делает, чего добивается?

– Опять вы воды в рот набрали, – зло бросила она через плечо и устремилась к семейству высокого чиновника.

«Опять вы в рот воды набрали, в рот воды набрали, воды, воды», – колоколом стучало в ушах Иноземцева. Глаза застил туман, он уже не видел, как темно-серая фигура с покачивающимися перьями на шляпке приблизилась к темно-зеленой фигуре начальника… Как вдруг его кто-то дернул за рукав.

– Иван Несторович, Ива-ан Несторови-ич, – проорал кто-то в ухо.

Иноземцев оглянулся. И к удивлению своему увидел юное личико Антонины Андреевны, обрамленное каштановыми локонами. Чудная игра зрения – он никогда прежде не замечал, что локоны дочери Зубова каштанового цвета. А одета она была в серую тафту, и серые перья покачивались у лба, скулы скрывала вуаль.

– Какое счастье, что я вас повстречала, – затараторила девушка. – Условились с подругами провести вечер здесь, их все нет, видать, не пустили. А я стою одна, уже и солнце село, и хоть фонари горят, но страшно. Проводите меня домой?

Иноземцев слушал девушку, слышал каждое ее слово и не мог понять, что произошло. Будто кто его чем тяжелым по голове огрел, и он провел в небытии недозволительное количество времени. Обернулся к шагающему к нему семейству Майер. Ульяны нигде не было.

Начальник проплыл мимо, проронив короткое: «Доброго вечера, Антонина Андреевна! Доброго вечера, Иноземцев», и исчез среди стволов густого сквера.

Опять Ульяна просто поиздевалась над ним, никакой благовоспитанной дамы из нее не выйдет.

Больше ее Иноземцев в тот день не видел. Отвел дочь Зубова домой и к себе воротился, всю ночь глаз не сомкнул, ко всяким шорохам прислушивался, ждал, может, вернется негодница, объяснит, что же это такое в сквере было, но ни к утру она не явилась, ни на следующий день.

С трудом переносил он дни, когда она надолго пропадала и неведомо было, где ее черти носят, где она спит, не слопал ли ее Юлбарс, не убили ли бандиты, не изловили ли военные за кражу платья – в очередной раз ведь какую-то модную лавку обчистила.