Дело о Ведлозерском феномене

Лаврентий все продолжал звать сына заунывно и монотонно. Если бы у меня хватило сил, я бы его ударил. Нервы натянулись до предела. Гена открыл фляжку и осторожно полил Гришке на щеку. Тот зажмурился, судорожно вздохнул и посмотрел на него сонными, совершенно пустыми глазами.

— Встать можешь? — спросил Гена.

Парень неуклюже завозился. Поддерживаемый под руки, он с трудом поднялся, немного постоял, покачиваясь, словно пьяный, а потом колени у него подогнулись, и он повис у них на руках.

— Гриш, что с тобой? — запричитал Лаврентий. — Тебе плохо? Может, ты пить хочешь? Давай, сынок, пойдем. Тебя к врачу надо!

Гришка, казалось, не слышал. Он закрыл глаза и совсем обмяк. Этот парень напомнил мне моего племянника, месячного карапуза, напившегося молока. Такой же блуждающий, бессмысленный взгляд. Тот так же повисал на руках, и ему было все равно, что творится вокруг и что с ним будет. Казалось, что Гришка снова превратился в маленького ребенка, будто что-то стерли у него внутри, оставив только оболочку.

Станет ли он когда-нибудь прежним, или процесс необратим?

— Лаврентий, переждать нужно, — сказал Гена, осторожно положив ему руку на плечо. — В таком виде он не ходок, а тебе еще дорогу искать. Отдохнем, поспим. А потом пойдем.

— Отличная мысль, — поддержал я.

Лаврентий посмотрел на меня с таким презрением, будто я предложил ему бросить сына. Я невольно отступил, испугавшись, что он меня ударит. Гришка висел на руках и пускал пузыри. Он был в сознании, но сознания в нем оставалось не больше, чем в кабачке.

Лаврентий перевел взгляд на Гену. Тот молчал.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Передохнем.

Он уселся на полу, устроив голову сына на коленях. Я опустился на четвереньки, потом лег на бок, подтянув ноги к животу. Пол был холодным, но лежать на нем, лежать, не двигаясь и никуда не торопясь, было настолько хорошо, что о мелких неудобствах я даже не думал. Сонно моргая, я видел, как садятся остальные. Потом глаза закрылись, и я провалился в глубокий, без единого сновидения, сон.

Меня разбудил Гена.

— Вставай, — сказал он. — Пора.

Я неуклюже поднялся. Не знаю, сколько длился наш отдых, но мне передышка явно пошла на пользу. Голова больше не болела, меня не шатало из стороны в сторону, мысли прояснились. Остальные уже были на ногах. Лаврентий стоял у стены, прижав руку к каменному конусу, рядом с ним — Гришка. Парень повернулся ко мне спиной, и я не мог видеть его лица, но опущенные плечи и склоненная набок голова говорили о том, что он еще далек от полного исцеления. Но хотя бы держался на ногах, а это уже хорошо.

Лаврентий простоял несколько минут, потом тряхнул головой и повернулся к нам. Под глазами у него темнели круги. Они и худоба, теперь ставшая еще более явной, придавали ему изможденный вид мученика.

— Пошли, — сказал он.

И мы пошли.

Лаврентий шел первым, держа сына за руку. Гена замыкал цепочку. Только теперь я понял, что оставил в пещере кислородное оборудование и каску, но о возвращении не было речи. Мне было все равно. Хотелось только одного — выбраться. Возможно когда-нибудь, кто-то или что-то, спустившись в подземелье, обнаружит странные артефакты, оставленные неизвестными, но разумными существами. Заинтересуются ли они? Или сами окажутся пленниками каменного лабиринта? А сколько их уже побывало тут до нас? Может быть, где-то рядом есть следы другого разума? Чужого, бесконечно чуждого, который нам не дано представить.

Инопланетянская ересь. Я впадаю в инопленетянскую ересь.

Лаврентий сдавал. Он теперь говорил гораздо тише и шел совсем не так решительно, как раньше. Все дольше он задерживался возле «нервных узлов» и все менее уверенно совершал очередной выбор. Наверное, все дело в силе желания. Когда он искал сына, оно было настолько мощным, всеобъемлющим, что спасало его от иссушающего действия каменных проводников. Но желание выбраться отсюда теперь, когда Гришка уже был рядом, оказалось значительно слабее. Если бы я был философом, то обязательно бы порассуждал на эту тему.

В очередной пещере я остановил его.

— Теперь я. А ты отдохни.

Лаврентий не возразил, и в его глазах я прочитал благодарность. Он отошел в сторону — пришел мой черед подключиться к этой непостижимой нервной системе. И вновь это забытое ощущение полета через темноту; замелькали комнаты и коридоры, повороты, развилки, и вдруг я увидел пещеру. Ту, первую пещеру, с которой все началось. Ту самую, из которой был только один путь — наверх. Но теперь там появился и другой. Я знал это наверняка. Знал я и то, что, каким-то образом, этот путь делаю я сам. Прокладываю его через свернутое в клубок пространство, через пустоту, возможно даже через другую Вселенную. И мой проводник — желание выбраться, затмевающая все потребность найти выход.

Если бы я научился управлять этим местом, если бы понял его — все сразу, целиком, возможно, мне потребовался бы всего лишь один шаг до цели. До любой цели. Но времени не было.