Дело победившей обезьяны

“С Багом бы поговорить, – подумал Богдан, – он в этих электронных делах спец великий. Жаль, он в Мосыкэ уехал со Стасей… Беспокоить сейчас грех. Пусть побудут вдвоем, без мельтешни…” По едва уловимым признакам, когда Стася и Баг в числе ближайших друзей явились вместе с ним на воздухолетный вокзал встречать Фирузе с Ангелиною, минфа понял: у них возникли какие-то нелады на личной пашне<Не путать с приусадебными участками или землями, приобретенными в частную собственность. По всей видимости, эта идиома (сы гэптяль; дословно – личное, собственное, то, к коему питаю пристрастие, пахотное поле), употреблялась в Ордуси в тех случаях, когда у нас в советские времена говорили “личный фронт”. Именно такие, на первый взгляд не существенные, мелочи как нельзя лучше, по мнению переводчиков, демонстрируют своеобразие ордусского менталитета. >. А в такое время без крайней нужды людей лучше не дергать.

Но что ж у нас, научники кончились в Возвышенном, что ли?

– Вы не могли бы сбросить мне этот файл? – спросил Богдан. – По почте или… надежнее, пожалуй, прямо сейчас на дискету.

– Охотно, Богдан. – Катарина, покопавшись в живописном беспорядке на столике слева от компьютера, двумя пальчиками вытянула из бумажных сугробов дискету и лихо вогнала ее в дисковод.

– А скажите, Катарина, – спросил минфа, осененный новой мыслью, пока дискета тихонько покрякивала и поквакивала, принимая на себя столь знакомый Богдану и столь невероятный здесь, в этой мирной комнате, файл. – Вы многим показывали это… ну, когда консультировались насчет того, как превратить вопросики в текст?

– Нет, – решительно ответила тележурналистка. – Одному-единственному человеку, он у нас на студии по этим делам дока, всех выручает, коснись что…

– Если мне понадобится с ним побеседовать, я могу сослаться на вас?

Катарина колебалась лишь мгновение.

– Что уж, – сказала она, полуобернувшись к Богдану и протягивая ему дискету. С подушки она не встала, и Богдану пришлось шагнуть к ней; теперь он смотрел на нее сверху вниз, а Катарине, сидевшей, словно одалиска, у ног минфа, приходилось задирать голову, чтобы не терять его взгляда; впрочем, ей шло и это. – Коготок увяз – всей птичке пропасть… Это такая русская поговорка.

– Я знаю, – сказал Богдан.

Катарина чуть принужденно рассмеялась.

– Простите, – сказала она. – Дурацкая привычка… Это я Гийаса тренирую. Который год в Гласном Соборе – а вот сейчас пожили вместе спокойно, и я только теперь разглядела, он совсем слаб в русской идиоматике. Натаскиваю его… В публичной речи вовремя вставленная пословица дорогого стоит, по себе знаю. А вы, верно, решили, что у меня не все дома?

– Не все дома – это такая русская поговорка? – спросил Богдан.

Они рассмеялись.

С каждой минутой Катарина нравилась Богдану все больше; впечатление взбалмошной избалованной куклы, возникшее у него поначалу, неудержимо таяло. Катарина торопливо написала что-то на клочке бумаги и поднялась наконец; оправила халат, мягко встряхнула руками, расправляя широкие, словно веера, рукава. Подала клочок Богдану.

– Вот имя и адрес моего консультанта, – сказала она. – И телефон. Должна вам сказать, что он был очень удивлен происшедшим.

– Должен вам сказать, что я удивлен не меньше… Спасибо, Катарина, вы оказали огромную помощь следствию.

– Теперь я ночи спать не буду, пытаясь понять, какому именно следствию, – сказала Катарина, и Богдану показалось, что журналистка вовсе не шутит.

– Сенсаций тут не будет, – поспешил разочаровать ее минфа. – Мне поручено разобраться с недавним шумным плагиатом… в Мосыкэ.

– А, – пренебрежительно скривилась Катарина, – эти…

– Да, эти. Всего вам доброго. Не смею долее мешать вам наслаждаться… теплом семейного очага.

– И вам счастливо. Звоните, ежели что. – Она неторопливо двинулась к тахте. – Милый! – крикнула Катарина весьма зычно, и через минуту, как раз когда Катарина снова прилегла, дверь открылась, и на пороге возник соборный боярин Гийас ад-Дин. – У нас все, – сказала тележурналистка. – Богдан уходит… Ты проводишь?

– Разумеется, – проговорил безропотный Гийас ад-Дин, и Богдана снова покоробило; Шипигусева опять показалась ему самовлюбленной, бессердечной курицей. Ежась и стараясь более не встречаться с нею взглядом, он торопливо вышел из комнаты, стискивая в кармане драгоценную дискету.