Дело победившей обезьяны

“Так вот отчего хозяин медлил выйти к гостям!” – внутренне улыбнулся Баг, делая следом за Стасей шаг в горницу: пока та любовалась деревянным свидетелем Тохтамыша, Крюк-старший, заметивший ее черно-белый халат, успел убрать со стола все то, что так или иначе не соответствовало трауру, легко превратив угощение в обычную трапезу.

Леопольд Степанович простучал каблуками по навощенному паркету к столу и отодвинул стул; приглашающе взмахнул рукой Стасе; та, вполголоса пробормотав “спасибо”, скользнула на предложенное место, улыбнулась и взялась за лежавшую справа на отдельном блюдце подогретую влажную салфетку.

– А вот сейчас чайку горяченького… – засуетилась у самовара Матвея Онисимовна. Кипяток, дав пар, поспешил в чашки. – Небось замерзли?

Крюк-старший между тем неторопливо перекрестился на висящую в красном углу горницы икону и протянул руку к бутылке “Козацкой особливо ядреной”. Ногтем поддел пробку, глянул коротко на Бага из-под седых бровей и, получив в ответ утвердительный взгляд, наполнил две чарки – свою и Багову.

Стася, благодарно приняв из рук Матвеи Онисимовны чашку, поднесла ее к губам.

– Со свиданьицем. – Леопольд Степанович поднял свою чарку. – Завсегда приятно видеть друзей нашего хлопчика. – Гулко чокнувшись с Багом, поспешившим поднять свою чарку навстречу, оправил усы и, пробормотав вполголоса “Будьмо!”, опрокинул “козацкую” в рот. С чувством глубокого удовлетворения крякнул, вытер усы и подцепил вилкой тонкий пластик розоватого сала. – Угощайтесь, стало быть, без стеснения. Сальце домашнее. Прошу, прошу!

Баг загрузил на тарелку блин и, положив на него тушеных баклажанов с кабачками, принялся сворачивать блин в трубочку. “Козацкая особливо ядреная” приятно, почти как эрготоу, согрела пищевод и легко, радостно проникла в желудок.

“И впрямь особливая, – промелькнула мысль, – градусов в шестьдесят”.

Блин с овощами оказался удивительно вкусен. Стася вгрызлась в ватрушку – в самую простую, с творогом. Матвея Онисимовна смотрела на нее с умилением, подпершись кулачком и помешивая ложечкой чай: вот ведь какая бледненькая да худенькая, читалось в ее взоре, совсем в трауре истомилась бедная девочка.

Крюк-старший между тем снова завладел бутылкой и, уж не спрашивая Бага даже глазами, наполнил чарки. В его движениях Баг все больше чувствовал сильное внутреннее напряжение.

– Спасибо, что навестили нас. – Старый козак сызнова поднял чарку.

– А что, – спросил Баг, прожевав и берясь за свою, – младший ваш заходит ли? Не надо ли помочь вам чем?

– Что вы, драгоценноуважаемый Лобо! – махнула рукой Матвея Онисимовна. – Кажную седмицу он у нас цельный отчий день проводит. Наш Валерочка такой хороший, заботливый… Совсем как Максимушка… – Она быстро промокнула передником глаза. – Нам все помогают, добродушествуют. Вот вечор Гнат-то, у его дом по леву руку, так угля нам привез: себе вез, мол, и вам прихватил. Да у нас же и так угля полно! А вот же какой Гнат, заботится, спасибо ему. Да и власти тоже…

– Сам Возбухай Ковбаса несколько разов наезжал, – степенно закусывая, прогудел Крюк-старший. – Важный такой стал. Градоначальник. Мы-то его вовсе огольцом помним. Трижды он со Сверловска свово к материным родичам на летний роздых приезжал…

– Четырежды, – мягонько поправила Матвея Онисимовна. Крюк сверкнул очами из-под бровей:

– Трижды!

– Как скажешь, отец, – Крюк скупо, но удовлетворенно улыбнулся в усы. – …а только – четырежды.

Крюк крякнул, но больше спорить не стал.

– Приезжал… Найдем, грил, сына всенепременно…

В уголках глаз Матвеи Онисимовны влажно заблестели слезы.

– Ну, мать, ну… – неловко и грубовато пробормотал Крюк. – Найдется хлопец, куды ж он денется… – Голос его дрогнул; похоже, старый козак сам с трудом скрывал свое не умягчаемое временем горе. – Так вот, стал быть… Спрашивал градоначальник, не надо ли чего… – Он поглядел на жену. – А чего нам? Хорошо живем. Ладно. – Шевельнул чаркой. – За всех хороших людей.

– За всех хороших людей, – повторил за ним Баг, поднося водку к губам.

– Драгоценноуважаемый Лобо… – Повинуясь еле заметному знаку Леопольда Степановича (увлеченный “особливо ядреной” Баг его и вовсе не углядел), Матвея Онисимовна достала откуда-то из-под стола большую, черного лака с красными фениксами на крышке, коробку папирос “Еч”, специальных, с удлиненной гильзой, и поставила ее перед мужем. – Раз уж разговор-то зашел… глупо вас допытывать, вы ж и так, верно, ежели что, нам бы первым делом сказали… но… Про Максимку-то про нашего… ничего не слыхать?

– Увы! – Баг был бы рад сказать что-то другое.

– А то, понимаете… мы тут в газете читали…

– Газета правдивая, верная, – веско вставил Крюк, – “Небесной истиной” не зря называется.

– …что, дескать, в Александрии-то недавноть такое дело было… Когда бояре-то соборные стали самоубиваться. Писали, что дело там темное какое-то, люди пропали, да и несколько человекоохранителей тоже… Вот как наш Максимушка…

“Вот оно! Писаки газетные, пачкуны… Наверняка эта Шипигусева, любимица Богдана, постаралась… Хорошая, хорошая – ага, как же!”