Дело принципа

– Да, – сказал он, – именно это я и хочу сказать. Я положил кошелек на крыльцо за полминуты буквально до того, как ты вышла из дома. Я положил его так, что ты не могла его не заметить, а сам стоял, спрятавшись за уступом и водосточной трубой, примерно в пяти шагах. Это была очень удобная позиция. Маленькая щелка между трубой и стеной. Если бы дверь открылась и вышел кто-то другой, и если бы кто-то другой прошел мимо крыльца, я бы тут же бы подскочил и подобрал бы оброненный кошелек. Оброненный мною. Но все вышло, как я хотел. Как ты очаровательно и ловко притворилась, что слегка подвернула ногу! Как незаметно ты сунула кошелек в сумку! Клянусь, если бы я стоял хотя бы на пять шагов дальше – я бы ничего не заподозрил. Да даже стоя там, где я стоял, если бы я не знал, если бы я сам не подложил кошелек – я бы тоже ничего не заподозрил.

– Хватит на «ты», – сказала я. – Но если бы я пнула этот кошелек ногой и пошла бы дальше, или отнесла бы его в полицию, или просто накупила бы себе на все деньги кофточек, шляпок, висюлек и шоколадок – что тогда?

– Тогда бы мне не повезло, – ответил он. – Но я знал, я знал, что мне повезет. Глядя на вас, я видел, как вам хочется самостоятельной жизни. Больше того, пару лет назад…

– Так сколько лет назад это было? – закричала я. Закричала так громко, что услышала, как в нижнем этаже прямо под нами заскрипела кровать, и кто-то застонал. Наверное, я разбудила человека. – Сколько, отвечайте!

– Помиримся на трех? – сказал он.

– Не смешно, – сказала я.

– Да неважно. Может быть, вам действительно было только тринадцать. Да скорее всего. Черт вас знает. Я вспомню. Я подниму свои записи. У меня есть блокноты. Хотя, конечно, я вряд ли заносил туда что-то такое. Неважно. Важно, что вы уже тогда говорили, что это ваша мечта – убежать от папы и пожить где-нибудь тайком.

Он обсчитался. Или ему было стыдно. Потому что тогда мне было одиннадцать лет и четыре месяца – когда я смотрела в бинокль на лепнину вокруг нашего окна, а он со мной заговорил.

– Не верю, – сказала я. – Хотя, возможно, вы и на самом деле подглядели, как я подобрала кошелек. Я даже представляю себе, как это было. Вы вышли из дверей нашего подъезда, прямо перед вами шагал какой-то господин. Может быть, с верхнего этажа, а скорее всего, из бельэтажа, из этой адвокатской конторы. Этот господин обронил кошелек. Скорее всего, он действительно выходил из адвокатской конторы. Он волновался. Он был зол. С него слупили много денег. Проходя по лестничному маршу, он, наверное, пересчитал оставшиеся деньги, с досадою защелкнул портмоне и сунул его во внутренний карман пальто. И, наверное, он был так раздражен, сердит и расстроен, что сунул его мимо кармана. И когда он выходил, когда дверь скрипела и щелкала, портмоне как раз выскользнуло из-под его пальто. А вы шли сзади. Вы это увидели. Но вы побоялись подобрать кошелек. Потому что, если бы этот тип вдруг ощутил пустоту в боковом кармане и вдруг вспомнил, как что-то скользнуло по его бедру и упало на крыльцо, и через пять шагов обернулся бы – он бы увидел, как вы подбираете его кошелек и прячете себе в карман. О! Это была бы презабавная сценка! Вы, конечно, тут же сказали бы: «Сударь, ваш кошелек! Я как раз собрался нести его в полицейский участок. Вот, возьмите его». Но, поскольку господин, уронивший кошелек, был, как уже сказано, зол, раздражен, огорчен и расстроен, он вполне мог бы, не дожидаясь ваших объяснений, закричать: «Отдавай мой кошелек!» – и влепить тяжелой тростью с золоченым набалдашником вам по лбу.

– А откуда вы знаете, что у него была трость? – спросил господин Фишер.

– Ага! – сказала я. – Вот и проговорились!

– Да нет, что вы! – возмутился господин Фишер. – Это я так, к примеру. Какая трость? Не было никакой трости.

– Была, была, – смеялась я. – Вон вы как встрепенулись.

– Не было никакой трости! – возмущенно закричал Фишер. – Еще раз повторяю. Вы все сочиняете, а я просто спрашиваю, откуда такой полет фантазии? Вы в самом деле крупнейшая фантазерка.