Дело принципа

– Чепуха, – сказала я. – Вы еще меня не знаете. Если я не убила вас тогда на улице Гайдна, то это была чистая случайность. Но не в том дело. Не это главное. Наняли – вот еще! Где же мой гонорар? Неизвестно кем оброненный кошелек? Я не думаю, что вы настолько глупы.

Господин Фишер несколько растерялся. Наверное, этими словами «Убийца – вы» он подражал русскому следователю из знаменитого романа про студента-убийцу. «Кто убил? Вы и убили!» – ух, как страшно!

– Так что поехали, – сказала я. – Хочу вас заверить, что мне наплевать не только на империю, но и на маму с папой. Папа уже стар…

Я, конечно, привирала немножко, но надо же было его напугать.

– Ну не так-то он уж и стар, – пискнул господин Фишер не своим голосом.

– Ну не стар, так и не юн, – оборвала я. – Не Байрон, не этот, как его там…

– Ну, ну, кто? – спросил он.

– Фу, какой вы необразованный человек! Чаттертон, поняли? Читали? Нет? Что вы окончили? Юридический факультет, а может просто полицейское училище? Чтобы работать с людьми нашего уровня, надо много читать. Знаете, кто такой Чаттертон? По глазам вижу, что нет. А я знаю. Я даже влюблена в него была, когда мне было лет тринадцать. По книжкам, господин тайный агент, по книжкам. Потому что он отравился в семнадцать лет в тысяча семьсот каком-то там году. И вообще, хорошее мы с вами место нашли для разговоров. Поехали, а? Я бы сама села на облучок, но не умею править лошадьми. В городе, я имею в виду.

– Значит, вам совсем не жалко родителей? – злобно сказал господин Фишер.

– Жалко, но так, вообще, – сказала я. – Папа человек немолодой, я же сказала. Ну, закончит жизнь красиво, в застенках тайной полиции. Об этом непременно будет в газетах. А мама? Что ж, мама. Она мне почти что, стыдно сказать, чужой человек. Душевно чужой, я имею в виду. Ну повесят. Ну, жаль, конечно, но сама я от этого вешаться не стану. А может быть, если у них все удастся, то повесят как раз вас. Так что, может быть, вы, господин Фишер, вовсе даже не кайзера спасаете, а заодно моих родителей, а просто себя, свою, извините за выражение, шкуру. Вы не обиделись?

– Ничуть, – сказал он. – Выйдемте из коляски.

– А это еще зачем? – спросила я. – И вообще, что это за коляска? Городской извозчик? Ничего не понимаю.

– Неважно, – сказал Фишер. – Но не извозчик, уверяю вас. Хотя похоже. Потому вы в нее и сели.

– Никуда я не пойду, – сказала я.

– Прошу вас, – сказал Фишер. – Мне дурно, доведите меня до аптеки. Вот видите, там.

Он взмахнул рукой куда вперед и вбок. Вернее, назад, потому что мы с ним сидели спиной к лошадям. Я обернулась и в сотне шагов увидела аптечную вывеску.

– Вы лжете, – сказала я.

– У меня болит сердце, – сказал он. – Я сейчас умру. Вы останетесь в коляске рядом с трупом.

– Я не боюсь покойников, – возразила я. – Они не кусаются.

– Вас задержит полиция.

– Откуда она здесь возьмется? – я пожала плечами.

– Полиция, – прошептал господин Фишер, вцепившись мне в руку, – полиция всегда появляется в самый неподходящий момент. Мне вправду дурно. Вы злая маленькая эгоистка. Но не настолько же?

– Вы меня не знаете, – сказала я. – Но, впрочем, ладно.

Я встала с сиденья, уложила на него Фишера и, перепрыгнув через него, вскочила на облучок. Схватила вожжи, цокнула, свистнула, дернула, нашарила под сиденьем какое-то подобие хлыстика. Коляска поехала. Я услышала тяжелый стук сзади. Очевидно, господин Фишер свалился на пол коляски. Я проехала мимо аптеки. Город был почти пустой. Править было очень легко. Мы повернули на большую улицу. Между домами мелькнула река. Я совершенно не понимала, куда мы едем. Ехать было приятно. Лошади бежали не очень быстро, но довольно резво. Две коляски нам уступили дорогу. Но я совершенно не понимала, как нам выехать на Эспланаду, чтобы с нее свернуть к нашему дому. Об улице Гайдна я не говорю. Какая-то колотьба происходила сзади – то ли Фишер хотел встать, то ли он уже бился в судорогах и агонии – я совершенно не понимала, а обернуться боялась, потому что экипажей и автомобилей навстречу попадалось все больше и больше, а лошади бежали так, как будто знают куда, и не очень-то слушались вожжей. Я, в сущности, и не правила. Править коляской я почти не умела. Несколько раз пробовала, когда мы жили в имении, но не любила этого. Верхом ездить не любила тоже.

Вдруг кто-то крепко обхватил меня сзади за пояс, вырвал вожжи у меня из рук и остановил лошадей. Я почувствовала сильный запах миндального ликера. Как будто человек сию секунду выпил рюмочку и вот невесть как оказался сзади меня.

– Тпру! – закричал человек. – Что за гонки?

Я обернулась. Это был Петер, тот самый приятель Анны. Петер, который Петар.

– Добрый вечер, – сказала я.

Мне показалось, что все это – начиная с разговора о нанятом убийце и дальше, с этой странной гонки по темным улицам – что все это мне просто приснилось. Я встряхнула головой. Я сидела на сиденье извозчика, а рядом со мной сидел этот самый Петер.

– А где он? – спросила я.

– Кто? – удивился Петер.

– Ну этот… этот тип с кожаным портфелем.

Я не хотела называть его имени, поэтому так сказала.