Дело принципа

— Вы думаете, что ваше «нет» чему-то поможет? — спросила я. — Что вы своим «нет, нет, нет» сумеете заклясть беду? Вы милый человек, даже умный, но смешной. Все. Я получила ответ на свой вопрос. Теперь просьба: помните, совсем недавно я обращалась к вам с весьма экстравагантной и, как вам показалось, глупой просьбой, с безнравственной просьбой — я просила вас сделать меня мужчиной. В юридическом смысле, разумеется! — рассмеялась я. — Помните?

Фишер наморщил лоб, пожал плечами и помотал головой.

— Сменить все свидетельства и метрики, выписать мне заграничный паспорт на мужское имя, ну неужели вы не помните? Даже странно!

— Не помню, — сказал Фишер. — Это вам точно приснилось.

— Неважно. Но вы поняли, что мне надо? Сделаете?

— Нет, — сказал Фишер. — Я против таких фокусов.

— Жаль.

Я помолчала недолго, а потом нагнулась к нему через столик.

— Фишер, — негромко сказала я. — А вот это вы точно помните. Вы просили меня, — тут я снова сделала паузу, потому что как раз в эту секунду мимо нашего столика шел официант, — вы просили меня остановить одного человека. А если уж совсем просто — вы просили меня убить этого итальянца, этого князя, уж не знаю, князь он или нет, итальянец он или нет… Этого молодого синьора Габриэля, якобы усыновленного моей, судя по всему, совсем безумной мамочкой. Вам не разнадобилось?

— Нет, — сказал Фишер, пристально глядя на меня. — Отнюдь не разнадобилось. Наоборот, надобность все возрастает.

— Отлично, — кивнула я. — Наверное, я смогла бы. Поверьте мне, я сумею. Более того, я умею.

— Догадываюсь, — мрачно сказал Фишер.

— Она вам нравилась? — спросила я, улыбаясь. — Она была такая красивая. Особенно голая. Какая талия! А какие грудки! Боже милосердный, как она была прекрасна!

— Вы забываете, — сказал Фишер, — что я люблю вас и только вас. Хотя, объективно, да, она была весьма мила.

— Прекрасно, Фишер! Прекрасно! — сказала я. Он держал мою руку у своих губ. Я пальцами схватила его за нос и небольно подергала его вправо-влево. — Странные вы люди, мужчины. Пропускаете настоящих красавиц и влюбляетесь в жутких каракатиц.

— Так ты согласна? — спросил Фишер.

— Отдаться вам? — спросила я. — Да хоть сию минуту.

— Благодарю! Нет, я про другое. Ты согласна остановить князя?

— Это будет темой моего заявления, — сказала я. — Я еще не окончила свою просьбу.

— Я весь внимание! — сказал наконец Фишер.

Он и в прошлые разы сказал бы эту вежливую фразу, да я не давала ему рта раскрыть.

— Итак, повторяю, только что я обратилась к вам с дурацкой просьбой о подмене документов. Просьба действительно дурацкая. Умножение сущностей. Или, как говорят в народе, чесать правую ноздрю через левое ухо. Надо проще. Девица Мюллер сейчас живет в нашей квартире. Она приехала ко мне на день рождения. Кстати, повторяю: буду рада видеть вас на этом скромном семейном празднике. Просьба: повстречайтесь с ней и объясните ей как угодно, что она должна остаться со мной. Но не как служанка, боже упаси, а как… Ну вы сами понимаете. Объясните ей, что я на самом деле мальчик, которого одевали как девочку. Так, что никто из слуг об этом не мог догадаться. Тайну знала только гувернантка, но ее теперь нет среди нас.

— Хм, — сказал Фишер.

— Ну, или придумайте что-нибудь еще. А если хотите, скажите правду. Это лучше всего. Что графиня цу Вольфендорф таким образом делит жизнь и судьбу с художницей Франсуазой Лагранж. Ну и наскребите что-нибудь еще из светской хроники.

— Это разврат! — возразил Фишер.

— Адвокат, аферист, полицейский агент, офицер контрразведки, организатор тайных убийств говорит мне о нравственности. Мне даже не смешно.

— Страшная штука любовь, — сказал Фишер.

— Верно, — согласилась я.

— Нет! — вскричал Фишер. — Нет! — закричал он так громко, что официант, стоявший у стойки, поднял голову на нас. — Вы не знаете, как страшна любовь! Ибо я готов выполнить вашу ужасную просьбу, лишающую меня всяких надежд, выполнить вашу просьбу во имя моей любви к вам.

— Но если вы меня так страшно любите, Фишер, — сказала я, — почему вы не сделали меня своей, когда на улице Гайдна я голая стояла перед вами в темной комнате, освещенная свечкой? Почему вы не залезли ко мне под одеяло, когда проходили мимо меня из сортира в свою комнату, и я остановила вас? Я ведь, в сущности, позвала вас!

— Я оробел, — сказал Фишер и захлопал ресницами.

У него были длинные ресницы, настоящие еврейские.