Дело принципа

— Ведь это было зимой, — сказала Грета. — Ведь вы говорили со мной месяц назад или даже полтора месяца назад.

Я засмеялась:

— Ах, Грета, если б ты была не Грета, а Генрих, и не крестьянка, а благородная, я бы посоветовала тебе поступать на юридический факультет.

Грета, конечно, ничего не поняла и только повторила:

— Ведь это же было так давно!

— Срок давности по твоему проступку еще не наступил, — засмеялась я. — Ну да все это глупые шутки, впрочем. Помнишь, ты сказала мне: «Барышня, я не хочу, чтобы меня уволили. Барышня, место на кухне мне очень нужно. Барышня, не говорите папаше» и, наконец, «Барышня, что я должна сделать, чтобы вы не сказали папаше, чтобы меня не выгнали?» Было такое, нет?

— Было, — кивнула Грета. — Я так говорила.

— Значит, — сказала я, — значит, так. Ты должна кое-что сделать.

Мне вдруг показалось, что Грета очень испугалась. Она слегка покраснела и закусила губу. Интересно, о чем она подумала? Я молчала.

— Что я должна сделать, барышня? — спросила она.

— Присядем, — сказала я и указала на поваленное дерево в десяти шагах от дороги.

Был уже вечер, хотя совсем светло. Солнце клонилось к закату, но закат был совсем не скоро. Было недели две до Иванова дня.

— Тебе не жарко в таких толстых носках? — спросила я Грету. — Ну, впрочем, ерунда. Не в том дело. Ты, как я знаю, не замужем.

— Нет, то есть да, — сказала она. — В смысле, да, я не замужем.

— Я так и думала, — сказала я. — А скажи, повар Иван, тот, кому ты помогала таскать корзину с кардамоном и прочими пряностями, ну, с которым вы просто так проветриться поехали. Он что, твой, как это у вас выражаются, «парень»? Вы с ним, как это у вас выражаются, «ходите»?

— Я не обязана отвечать на такие вопросы, барышня, — сказала Грета.

— Конечно, не обязана, — рассмеялась я. — Но ты же попросила меня не ябедничать папе, вот и выбирай.

— Что я должна сделать, барышня? — повторила Грета.

— А впрочем, мне это неважно, — рассмеялась я. — Парень — не парень, ходите — не ходите, какое мне, в сущности, дело до твоих любовных увлечений…

— Зачем вы смеетесь, барышня? — спросила Грета.

— Так, — сказала я. — Сама не знаю. Так вот, дорогая Грета, мне все равно, соблюла ты невинность до брака или нет, с кем ты здесь, как у вас выражаются, гуляешь. Не соблюла, и ладно. Двадцатый век на дворе, верно?

— Что? — не поняла Грета.

— Двадцатый век, говорю, — повторила я. — Одна тысяча девятьсот десятый год.

— Чего вы от меня хотите, барышня? — в который раз взмолилась бедная Грета.

Я придвинулась к ней поближе, рукой подняла толстую золотистую прядь, свесившуюся на ухо, и прошептала, чего я от нее хочу. Грета стала совсем красная.

— А как это сделать? — тоже шепотом спросила она. — Нет, это вообще невозможно! Это же просто ужасно! Я не смогу.

— Ага, — сказала я громко. — Значит, спать в неприличном смысле слова на моей кровати ты смогла, а показать мне, как это делается, не можешь?

— Ну как я это сделаю? — спросила она. — Даже если стыд отбросить, как?

— Да проще некуда, — ответила я. — Ведь ты со своим Иваном, ну или не знаю, с каким-нибудь Петром, Игнатом, Максом, Шандором — встречаешься? И уж, конечно, не у него дома? И небось не у себя? Где-нибудь, наверно, на сеновале или в столярной мастерской. Да что я тебе все объясняю — тебе же лучше знать! Вот и спрячь меня там. За стенкой или на чердаке, а потом приходи со своим парнем, а я буду подглядывать.

— Вам не стыдно, барышня? — спросила Грета.

— Мне никогда ничего не стыдно, — сказала я. — К сожалению. Но так уж вышло. Не знаю, кто виноват. Может, я сама виновата, может — черт, а может — Господь Бог. Как ты думаешь, Грета, черт действует с разрешения Господа Бога?

— Нет, конечно, — сказала Грета, немножко сбитая с толку.

— А как же тогда? — спросила я. — Ведь Бог всемогущ и всеведущ!

— Наверное, когда Бог отворачивается, — сказала Грета.

— Сказано же тебе! — воскликнула я и хлопнула стеком по ее левой ноге. — Бог всеведущ, то есть он все ведает, все знает, поняла?! До крупиночки, до травиночки. Сказано же в Священном Писании, — я подняла палец, — ни один волос не упадет с вашей головы без Божьего соизволения. Как же он в таком случае за чертом недосмотрел? Как же он черту позволяет безобразничать?

— Не знаю, барышня, — сказала Грета.

— И я не знаю, — сказала я. — В общем, тебе дана неделя.

Я встала с бревна, сшибла стеком две ромашковые головки, прошла через траву на дорогу и пошла к дому.

— Барышня! — вдруг раздалось сзади. Грета нагоняла меня. Лицо у нее было злое, красное, но отчасти ехидное. — Барышня, а вот и ошибка в расчетах ваших!

— Слушаю тебя, — холодно отозвалась я.

— А ежели я сделаю, что вы меня просите, то получится, что теперь вы в моих руках будете. Вот возьму и нажалуюсь вашему папаше, что вы меня попросили о таком похабстве.

— Жалуйся, жалуйся, — сказала я. — Жалуйся, бедная Грета. Прямо сейчас, пошли!