Дело рук компьютера (сборник)

Но я-то не участвовал в создании Эмми. Когда я присоединился к работавшим в Зале, она была уже вполне завершенной машиной, безупречной по всем параметрам, великолепно снаряженной и внушительной в своем гладком стальном одеянии. Стены вокруг Эмми снабдили остроумной системой звукоизоляции, что создавало ей превосходную рабочую обстановку.

Мне всегда нравилось это помещение, громадное и чистое, как океанский лайнер. Жалованье было невысоким, но Адам Голмахер относился к категории людей, которые вдохновляют уже одним своим присутствием. Все единодушно соглашались, что он разбирается в этой запутанной и утонченной науке лучше, чем кто-либо из всех живущих людей, и у меня имелись серьезные основания верить этому.

В своей смехотворно крошечной каморке, пустой, как обезьянья клетка, но с огромной фотографией Эйнштейна на голой стене доктор Голмахер выносил окончательное заключение по проблемам, предназначенным Эмми для решения. Многие промышленные и научные организации обращались к нам с почтительными просьбами о помощи. Доктор Голмахер, запустив одну большую пятерню, похожую на львиную лапу, в непроходимые джунгли своей седой шевелюры, другой рылся в груде заявок, отбрасывая большинство из них в сторону — на пол, — сопровождая это презрительными репликами вроде: «Что за вздор, дефективный ребенок мог бы решить такую задачку на кубиках за какой-нибудь час». После чего отвергнутые заявки отсылались обратно с резолюцией, напечатанной в безапелляционной форме, как это делают редакторы во всем мире на бланках с отказом.

Но время от времени живые, как у юноши, черные глаза старого ученого жадно впивались в одну из заявок. Пробираясь сквозь дебри предварительных условий, он находил следы некой неуловимой проблемы, возбуждавшей его научное любопытство. В этих случаях он обычно шел навстречу просьбе. После того как клиент платил обусловленный гонорар в размере пятисот долларов за каждый час работы Эмми и не собирался (из ложной скромности, как мне казалось) в дальнейшем оспаривать предъявленный счет, доктор Голмахер назначал дополнительную плату в качестве контрибуции для развития науки. Таким образом, многие фабриканты и игроки в бридж, сами того не подозревая, помогали зажигать новые звезды на небесах.

Когда наконец задача бывала отобрана, она попадала к Математикам — с большой буквы. В храмовой тишине Зала, где мы заботливо прислуживали Эмми, эти двенадцать человек поистине священнодействовали. Сидя в два ряда за шестью белыми столами, склонившись над маленькими счетными машинами и океаном бумаг, одетые в белоснежные костюмы (никто в точности не знал, почему все мы носили белое), они что-то невнятно бормотали про себя, напоминая жрецов нового, логарифмического культа. У каждого из них была своя домашняя жизнь, свои родственники, и свои проблемы, и свое прошлое, индивидуальные мечты и страстные желания. Но в величественном пространстве Зала (они сидели в самом дальнем от Эмми конце), залитые солнечным светом, падавшим сквозь широкие окна, они были неразличимо похожи, словно приборы или механизмы. Они и были механизмами, приводившими в действие безграничные в своей мощи мыслительные способности Эмми.

В их функции входил перевод задач на доступный для Эмми язык. Это была наиболее трудоемкая и длительная операция в каждой задаче, но благодаря постоянным усовершенствованиям доктора Голмахера она становилась все менее и менее трудной и более того — практически ненужной. Математики, разумеется, знали об этом, и нередко можно было наблюдать по злобному взгляду или крепкому словцу их неукротимую ненависть к гигантской машине, которая день за днем пожирала их время, делая их жизни совершенно бессмысленными.

Доктор Голмахер не одобрял такое очеловечивание машины, считая, что это оскорбительно как по отношению к нему, гак и к творению его рук. Персонификация Эмми напоминала ему дешевые сенсации в воскресных газетах. Он был твердо убежден, что все репортеры — лжецы. Никто из студентов-физиков старших курсов, с восторженными глазами желавших написать о нас от имени каких-либо издательств, не был мною пропущен.

Мы держали целый штат из двух десятков человек, единственной обязанностью которых была чистка и ремонт машины. В своих белоснежных с головы до пят одеяниях они были похожи на бранящихся кроликов. А Эмми давала немало поводов для брани, хоть сама и была безгласной. Мириады ее элементов требовали постоянного наблюдения, но все равно непредвиденные поломки случались. Были и необъяснимые: все казалось нормальным и в механике, и в электронике, и все же под тихое щелкание механизма и мигание огоньков выдавались результаты ошибочные, бессмысленные или вовсе ложные.

Программисты тогда говорили, что наша старая дева хандрит. Доктор Голмахер ревел: «Посторонитесь, бездельники!» — засучивал рукава и вперял неистовый взор в какой-нибудь вполне осязаемый, но свихнувшийся блок. А через день или два снова приводил Эмми в образцовое рабочее состояние.